– Это вы пытались ее убить? – спросил я и внимательно посмотрел ему в глаза.
Он вздрогнул, как от удара. Он ждал ответа, и видно было, что он приготовился настаивать, упрашивать, угрожать. Он сразу даже не понял, о чем это я.
– Да ты что, гад, говоришь? Ты что не понял, что я тебе сказал?
Значит, не он. Он бы так не сыграл. Я видел, что он из себя представляет. Человек на пределе. Но за этой человеческой драмой я видел себялюбивое, ограниченное существо. И как только Ира, с ее чуткостью, не разглядела его сразу? Драма его была искренней, но это было, судя по всему, единственным проявлением душевных чувств. Мне не было его жалко. Мне стало скучно.
– Разрешите пройти.
– Ах, ты так. Не желаешь со мной разговаривать? Не достоин я твоего внимания?
Он захлебывался словами и, видимо, не находил нужных. Он все время держал правую руку в кармане, а тут вдруг выдернул ее, нервно, неловко ударил меня в бок и побежал.
Нож скользнул вдоль ребер, боль была сильной, и рубашка сразу намокла от крови. Я зажал рану рукой и вошел в подъезд.
Я стоял под душем, а потом кое-как перевязал рану. Хоть я и не врач, но было понятно, что она неглубокая и неопасная. Что бы соврать Ире? Ничего не приходило в голову. Зато, хоть от него мы теперь, скорее всего, избавились. Как ни странно, боль в боку и мысли об Ире почти совсем прогнали из головы ночную муть.
Я так ничего и не придумал, и вечером пришлось ей рассказать всё, как есть. Ира кричала, что не оставит этого, но мы оба понимали, что это только слова. Она снова перевязала меня, она ухаживала за мной, она целый вечер не отходила от меня ни на шаг. И я подумал, что ради этой заботы и любви, я готов получать удары ножом хоть каждый день, что нет для меня на свете ничего ценнее и дороже, чем эта женщина.
2.
Мы жили на моей даче второй день. Ира взяла отпуск. Визы были получены, билеты куплены. До отъезда в Париж оставалось четыре дня. Дача была двухэтажной, не очень большой, но уютной. Стены до сих пор пахли деревом. Мы наслаждались покоем и тишиной. Может быть, в силу наших характеров мы оба любили лето за свежесть красок и запахов. Лес начинался сразу за участком, озеро было рядом. Мы гуляли, купались, загорали, грелись на солнце, лежа в шезлонгах на террасе. Заботы и тревоги остались в Москве.
Вечером мы решили истопить баню. На землю ложились сумерки – прекрасное время суток, короткий промежуток, когда исчезают свет и тень, когда сглаживаются контрасты, и им на смену приходит мимолетная недосказанность полутонов. Сумерки – время между собакой и волком, как говорят французы, между днем и ночью, между солнцем и тьмой, зыбкий отрезок времени, когда сливаются и перемешиваются свет и мрак, когда больше нет крайностей, когда края расплылись и отодвинулись.