– Эта песню я услышал во сне, – предупредил Савельев, подтягивая струны.
Встрепенувшись и насторожившись, Костати перестал раздевать взглядом Анжелу и, замерев, подозрительно уставился на Савельева.
– Сон, поди, эротический? – Влажно ухмыльнулся Кевин Костнер.
– А иначе не запомнился бы, – подхватил скульптор надгробий. Барбара Стрейзенд шикнула на него и ударила локтем в плотный бок.
– «Красный мартини». – Савельев ударил по струнам и запел: – Погладьте против шерсти, сверкните красным перстнем, скажите, что в постели вы любите иных.
Узнав мелодию, Костати помертвел. Внутри перевернулось и забурлило.
– А я для разговора, от сглаза лет, для вздора служу вам просто другом, все остальное жмых.
Из Костати стал рваться наружу голос кишечника. «Щас спою», – вспомнился мультфильм.
– Вы тяните мартини, слова и вечер синий. И вам неловко, стыдно, что путаю я роль. Вам далеко за тридцать, вам по ночам не спится…
Костати попытался сдержаться.
– А тут мальчишка шепчет: «Ах, сжальтесь, сжала боль».
Анжела с тихой улыбкой подошла к дивану и, наклонившись, наполнила чашку Кевина Костнера чаем. Взорвавшись от терпкого аромата Анжелы, Костати вскочил, задев и толкнув Кевина Костнера.
Горячий чай выплеснулся из чашки на черную джинсовую рубашку Кевина Костнера:
– Черт! – дернулся и скривился тот.
А из вспученной утробы Костати вырвался рокочущий как саксофон голос и подхватил мелодию песни. На Костати наставились смартфоны.
Савельев замолчал и, насупившись, побагровел. Но кудрявый конгуэро Павел Ракитин, не заметив подмены солиста, продолжил самозабвенно стучать по конгу, погрузившись с закрытыми глазами в волны звучащей мелодии.
– Что это? – Округлились глаза Марии Шнайдер.
– Это бомба! – Звонким мальчишеским голосом отозвался восхищенный программист, снимая на смартфон рокочущего Костати.