С женскими именами у христиан большие трудности. Спрашивается, зачем надо давать женщинам имена собственные, коли небогат их выбор. Обычно девочек нарекают либо Марией, в честь богоматери бога-сына, а не кого-то из великих консулов времен республики, либо Анной, в честь полубогини-бабушки, либо, как поповну, Анастасией, в честь воскресения самого Христа. Встречаются еще Сары, в честь жены одного пророка, но это уже редкость. Хотя, что я – до самого недавнего времени и у римского гражданина оставался невеликим выбор имен для наследника: исконных всего восемнадцать, а заимствования особо не приветствовались. Это готам хорошо, они, пусть и обращенные, всегда нарекают по собственному богатому словарю.
Арминий отметил рождение первенца, его еще не нарекли, по традиции отложили на восьмой день, но большие торжества пришлось свернуть – под вечер неожиданно скончался Афанасий. Нет, не совсем нежданно, старик последнее время был плох, а лето выдалось жарким, под конец июня парило несусветно, но небеса нести долгожданную прохладу дождями отказывались, если облака и появлялись, то вскорости исчезали, так и не подарив живительной влаги. Если так и дальше пойдет, нас снова ждет неурожай ржи и пшеницы, колос налился, а еще одна такая неделя, начнет осыпаться недозрелым.
Вот и старика прихватила жара. Последние недели он редко показывался на людях, за ним ухаживала племянница Флавия, вот странно, что ей христианского имени из приведенного выше списка не выдали. Растерянная, но, кажется, не сильно расстроенная случившимся Флавия вышла к празднующим – а для многих такое событие стало поводом забыть о новых налогах, войнах и варварах, хорошенько надравшись, – и огорошила. Веселье тотчас стихло.
Сейчас мне думается, случись все наоборот – утром смерть, а вечером рождение, и народ бы, позабыв смурного, сумасбродного старика, вовсю предавался бы веселию. Курион, поздравляя десятника, только заговорил о будущем и его и семьи и всего нашего поселения, как явилась Флавия с известием. Он осекся, замолчал на полуслове и покинул нас, запершись у себя. Когда я зашел к Евсевию, тот пил неразбавленное вино и бормотал что-то под нос. Как выяснилось, пережевывал те же мысли, что и я сам.
«Вот только хотел сказать, что город наш, забыв прежние, возрождается, как на тебе, – говорил он, плохо владея языком и заметно захмелев. – Дурной старик, чего подождать не мог. – И чуть помолчав, прибавил: – А ведь мы с ним почти ровесники. Жалко Афанасия, кабы не та простуда, тянул свою лямку дальше, а вот как вышло. И жену у меня увел, и дети давно бросили, одна Флавия осталась. И потешались над ним…».