Ручкин поднялся и взял портфель. Аделина закрыла лицо руками. Хотелось прекратить этот кошмарный сон, хотелось срочно проснуться. Аделина прошептала, чувствуя близкие слезы: «Мне очень страшно». Ручкин подошел и чуть похлопал по ее рюкзачку, намекая на финальный аккорд беседы.
– Неправильно относитесь к ситуации, – он звонко уронил связку ключей и нагнулся за ней. – Простите, мне пора. Я должен закрыть кабинет. – поднявшись, он почувствовал неловкость за свое раздражение, и сморщив лоб, глянул на Аделину жалостливо, – Поверьте, вы очень скоро привыкнете к тому, что вы онкологический больной. Для вас это станет нормой.
Ручкину было искренне жаль, но после тысяч таких, как эта «мышь», прошедших через его хирургические руки, жалость приобрела форму мягкого равнодушия. Он кивнул Аделине в знак прощания.
На улице она долго стояла на холодном ветру, пытаясь осознать то, что принесла ей эта встреча. Шум транспорта успокаивал. Аделина медленно пошла к метро, не замечая кофеен, не присматриваясь к геометрии перекрестков. Она кожей впитывала реальность, как будто теряя на нее право.
Разговор с Ручкиным не помог. С одной стороны, он готов организовать КТ и операцию. Можно приехать прямо завтра сдавать анализы для госпитализации. Но, с другой стороны, всем своим видом он как будто против этого. Осталась недосказанность, которая мешала принять решение. Ложиться на операцию сюда? Или искать дальше? Кого искать? Где искать?
В метро, стоя на эскалаторе, уходящем далеко вниз, Аделина вспомнила: какие-то шесть часов назад она собиралась улететь на море. Жизнь была ясной, а будущее прозрачным. И вдруг все сломалось.
Аделина заплакала. Потеряли смысл и море, на которое она никогда больше не полетит, и причина, по которой это произошло. Жизнь внезапно треснула, образовав глубокий разлом. И эскалатор медленно тащил ее на дно этой бездны.
«Вы онкологический больной, это станет для вас нормой» – звучал в голове голос Ручкина.
Глава 2. Ночь длинных гудков
Ночь Аделина провела без сна. Первая ночь наедине с онкологическим диагнозом – бесконечный крик. Беззвучный. А потом в голос. Слезы, слезы, слезы. Плачешь на ковре в комнате, глядя в выключенный телевизор, плачешь у вешалки в коридоре, уткнувшись в пальто, плачешь в ванной, глядя в лампочки на потолке. И потом замираешь в позе эмбриона на диване, тонешь в нем, захлебываясь тишиной. И задаешь вопрос: «Почему я?»