– Да что ты, матушка! – проговорил Николай Иванович. – Ведь мы в Константинополе остановимся в какой-нибудь европейской гостинице. Петр Петрович был в Константинополе и рассказывал, что там есть отличные гостиницы, которые французы держат.
– Гостиницы-то, может быть, и держат французы, да повара-то турки… Нет-нет, я уж это так решила.
– Да неужели ты лошадиного мяса от бычьего не отличишь!
– Однако ведь его все-таки надо в рот взять, пожевать… Тьфу! Нет-нет, это уж я так решила, и ты меня от этого не отговоришь, – твердо сказала Глафира Семеновна.
– Ну путешественница! Да изволь, я за тебя буду пробовать мясо, – предложил Николай Иванович.
– Ты? Да ты нарочно постараешься меня накормить лошадятиной. Я тебя знаю. Ты озорник.
– Вот невероятная-то женщина! Чем же это я доказал, что я озорник?
– Молчи, пожалуйста. Я тебя знаю вдоль и поперек.
Николай Иванович развел руками и обидчиво поклонился жене.
– Изучены насквозь. Помню я, как вы в Неаполе радовались, когда я за табльдотом съела по ошибке муль – этих проклятых улиток, приняв их за сморчки, – кивнула ему жена. – Вы должны помнить, что со мной тогда было. Однако сниму-ка я с себя корсет да прилягу, – прибавила она. – Кондуктору дан гульден в Вене, чтобы никого к нам не пускал в купе, стало быть, нечего мне на вытяжке-то быть.
– Да конечно же, сними этот свой хомут и все подпруги, – поддакнул Николай Иванович. – Не перед кем здесь кокетничать.
– Да ведь все думается, что не ворвался бы кто-нибудь.
– Нет-нет. Уж ежели взял гульден, то никого не впустит. И наконец, до сих же пор он держал свое слово и никого не впустил к нам.
Глафира Семеновна расстегнула лиф и сняла с себя корсет, положив его под подушку. Но только что она улеглась на диване, как дверь из коридора отворилась и показался в купе кондуктор со щипцами.
– Ich habe die Ehre… – произнес он приветствие. – Ihre Fahrkarten, mein Herr…[1]
Николай Иванович взглянул на него и проговорил:
– Глаша! Да ведь кондуктор-то новый! Не тот уж кондуктор.
– Нови, нови… – улыбнулся кондуктор, простригая билеты.
– Говорите по-русски? – радостно спросил его Николай Иванович.
– Мало, господине.
– Брат-славянин?
– Славяне, господине, – поклонился кондуктор и проговорил по-немецки: – Может быть русские господа хотят, чтобы они одни были в купе?
В пояснение своих слов он показал супругам свои два пальца.