Яков, артельный кашевар, помешивал варево деревянной ложкой.
– И, то, Пантелеймон Ильич, знатный ведь кулеш выйдет. Сенька-то молодец, вовремя к егерям сбегал, кониной разжился.
– Да, была там сшибка наших гусар с уланами, – чинно заговорил фельдфебель, – Молодец, парень, проявил смекалку. А солдату без этого никак нельзя. Главное что- выправка, да строй держать, особенно, когда ОН по тебе палит. Главное, не робей, да держись за своими. И, оно конечно, что бы мундир завсегда в порядке был, для солдата, главное-выправка.
– А вы, вот, Пантелеймон Ильич, к нам в полк, тоже недавно переведены. Сказывают, из Московского Гренадёрского? Как же так? Из гренадёров и к нам, в пехоту?
– Так не наше дело, Тимка, решать. А офицерское. Перевели-значит так и надо, но – с повышением. И вот, ещё я и крест за Смоленск заслужил, а всё ведь никак не дадут, верно, писари куда задевали, – опечалилился опять фельдфебель.
– Да, глядишь и в бой скоро. А солонины всё и нет. Только вот, конина с гречкой, – напомнил солдат в сером мундире, – только что Семён и выручил артель. Плохо всё у нас. С едой совсем нехорошо.
– Точно, а то ведь зря бы мясо пропало. А так, хотя бы поедим вволю. Вас, после рекрутского депо, и не откормишь. Сколько ни ешь ты, Семён, а всё одно, кожа да кости. Вон, кивер-то, едва ни шире твоих плеч будет.
Солдаты у костра дружно рассмеялись. Все смотрели на бывалого воина с належдой и обожанием, и то, не пропадёшь с таким. Они посматривали тула, за перелесок, где блестели огоньки французских бивуаков. И огней-то множество, лишь бы завтра совладать, с французом-то…
– Так я ем, Пантелеймон Ильич, ем. А и то, я в нашей роте, зато стрелок наипервейший! – заметил Воинов.
– Ну как там Яков, не готово ли? – спросил фельдфебель, – а то уж точно… И запах-то какой толковый! Словно в смоленский трактир заглянул!
– Так я ещё и травки да лучку добыл, всё расстарался, – похвалился кашевар.
– Да уж, кажется, доспело… – проговорил фельдфебель, с одобрением посмотрев на Якова. – Ну всё, садись у котла, и хлебаем. А мясо, уж потом съедим…
Встал тут Пантелеймон Ильиич, снял со стриженой головы кивер, скрытый чехлом, и начал читать молитву. Голос у него был хороший, зычный, как у дьяка в большом храме. Да и сам осанист служивый, украшен уже начавшими седеть пышными да ухоженныи усами. И судя по нашивкам на рукаве, десять лет, не меньше, отслужил царю: батюшке. Расселись чинно служивые, достали деревянные ложки, и стали опускать в варево по очереди. Всё, как положено…