Дверь стукнула. Прораб Семин автоматически поднял глаза и почувствовал, как от желудка к горлу поднимается жар. Он оттянул ворот рубахи.
– Нет…
Вошедший опустился на свежевыструганный, еще пахнущий смолой табурет и мрачно кивнул:
– Да, Геннадий Михалыч. Еще один.
Семин обхватил голову и уставился в пустоту дверного проема.
– Ох, мать твою… – выдохнул он побелевшими губами.
Принесший дурную весть рабочий угрюмо растирал заскорузлые, как старая кора, ладони.
– Что делать-то будем, Михалыч? Сообщим кому надо или… – он поскреб шею, – опять, в карьер?..
– Чего?!
– Я говорю, четвертый уже… Хорошо, если никто не пронюхает, а что как найдут? Мы ж даже не знаем, кто такие. На братков вроде не похожи: жидкие да чистые, и убивают их как-то… – Филин брезентовым рукавом устало отер пот на лице. – Срам один.
После этих слов Семин словно очнулся. Вскочив с кресла, подбежал к распахнутой настежь двери.
– Чего орешь? Ты бы еще гостей назвал! А если кто услышит?
– Так, Геннадий Михалыч, скоро и так все узнают.
Загорелый дочерна Филин в отличие от начальства говорил медленно, с привычной усталостью, словно мешок камней в гору тащил.
– Думаете, легко троих покойничков до того было ховать? Ладно, за Мишку я ручаюсь, но второй, Колька Анохин, так тот ведь совсем пацан, у него что? Ветер в башке. Прижмет кто покрепче – враз доложится. – И, коротко высморкавшись, буркнул: – Или спьяну бабе какой сболтнет.