Еремин оказался толстым дядькой лет пятидесяти с весёлым лицом и лысеющей головой.
– Холмогоров, едрит твою дивизию, ты чего так рано? – Следователь встал из – за новенького лакированного стола, на котором громоздко лежали кипы бумаг и папок. Юрий крепко пожал руку ему.
– Здорово, Семеныч!
– Здравствуй, дорогой. А это кто? – Кивнул Еремин на меня.
– Знакомься, это моя дочь. Соня.
У Еремина отвисла челюсть.
– О, так вот ты какая – Соня. Рассказывал отец про тебя.
Я недоверчиво посмотрела на Юрия, тот махнул рукой, мол, не слушай и сказал следователю:
– Отказную пришёл писать.
– Ну пиши, коль не шутишь.
Отец сел за стол. Следователь подал ему бумагу и ручку.
Пока Юра писал отказную, Еремин поднял телефонную трубку и велел привести Смирнову Марию. Положив трубку, с интересом взглянул на меня.
– Твой отец – хороший человек. – Он заложил руки в карманы брюк, прошёл по кабинету, остановился у окна. – Мы с ним лет двадцать знакомы, я тогда работал в Северске опером. Помню, как однажды при задержании одного рецидивиста, твой отец спас меня. Этот Афоня, три ходки уже имел, и вот в очередной раз вызов. Порезал кого-то. Поехали, значит. Скрутили его, привезли. Так вот, он дежурного, молоденький пацанчик еще тогда был, дежурный – то. С одного удара его уложил. Я за табельное, но он и меня, собака такая, по башке, и наручниками шею скрутил и давит, с-собака, я отбрыкиваюсь, куда там! Заведомо невыгодная позиция. Думаю, все. Позорный кирдык. – Еремин обернулся, кивнул на Юру, – А батя твой сзади подошёл к нему и вломил. А мог бы и не подходить. Я-то перед этим ему самому вломил. Дурной был, каюсь. С тех пор, конечно, многое изменилось. С Юрой скорефанились. А потом меня сюда отправили, повышение, значит, получил.
– Ладно тебе, – отозвался Юра, отложив ручку. Еремин строго взглянул на него и грубовато бросил:
– Чего ты скромничаешь? Дети должны знать, какие у них родители, чтоб могли гордиться ими. А насчёт Марии ты на него не злись: всё он правильно сделал. Была б моя воля, поехала бы Маша по этапу, но твой батя – мудрый мужик. Один раз закрыть, напугать, а потом простить. Такой метод отбивает всякую тягу по воровской идти. Ладно уж. – он подошёл к столу, прошелестел листком отказной. – Написал?
– Я бы поспорила насчёт правильности, но не буду, – вставила я.