3
А утром начался ад. Мы проснулись от дикого воя паровозной сирены, потом послышался гул самолетов, и нас стали бомбить. Спросонья никто ничего не понимал, и появились первые признаки паники. Вот это и было самое страшное. Мы находились в замкнутом пространстве под вражескими бомбами. Обстановка для многих совершенно непривычная и поэтому опасная вдвойне.
В окна вагона было видно, как фашистские самолеты заходят на бомбежку. Это – невыносимое зрелище, все казалось ненастоящим, как-будто в кино. Но это было далеко не кино, а ощущение какой-то нереальности все же сохранялось. Эти ублюдки без всякого зазрения совести расстреливали санитарный поезд, битком набитый израненными людьми. Красные кресты на крышах вагонов не останавливали их. С передней и задней платформ непрерывно лаяли наши зенитки, впрочем, не причиняя нападающим никакого вреда. Среди всего этого грохота до меня донесся голос Дремова:
– Почему они не останавливают поезд, Вить? Сейчас же раздолбают всех к чертовой матери!
Я только пожал плечами, потом осторожно высунул голову в окно, посмотрел вперед и сразу все понял:
– Скоро лес, Володь! Машинист до него тянет. А здесь открытое пространство, перестреляют всех, как в тире.
– А далеко до леса?
– Да черт его знает, точно не разобрать. Где-то с полкилометра.
Володька успокоился и с уверенностью сказал:
– Значит, дотянем!
Я взглянул на него, но ничего не сказал, но его уверенность, каким-то непостижимым образом, перешла ко мне. Я начал воспринимать происходящее более реально. В конце вагона послышался громкий голос:
– Товарищи, я майор Степанов. Приказываю сохранять спокойствие! Паникеры будут расстреляны на месте! Помощь придет!
Конечно, это был чистой воды блеф, но люди начали успокаиваться, и это было очень хорошо, ведь паника – злейший враг солдата. В это самое время вагон прошили две пулеметные очереди, и послышались крики и стоны. Наверное, бомбы закончились, и немцы открыли по составу пулеметный огонь, а наших зениток уже не было и слышно. Следующая очередь прошла наискось через наше отделение, мимо моих ног и дремовской головы. Раненый мальчик, рядовой Волков, был убит наповал. А старшина Полищук получил пулю в грудную клетку и теперь корчился на полу в конвульсиях, пуская изо рта кровавую пену. У него было пробито легкое, мы ничем не могли ему помочь, и через несколько минут он умер. А немцы пулеметными очередями продолжали расстреливать беззащитных людей. В нашем вагоне то и дело слышались стоны и проклятия, а вскоре он стал наполняться дымом. Я снова выглянул наружу, состав втягивался в лес. Впереди нас горели два вагона, и от их дыма и в нашем уже нечем было дышать. Состав понемногу сбавлял скорость, и ходячие раненые уже выпрыгивали из вагонов. Это было безумием, но люди не хотели оставаться в готовых гробах.