– Ага, тоже башка кружится и затылок ломит. Но ничего, Вовка, поправимся.
– Да куда мы денемся, воевать-то надо кому-то.
Мы немного отдохнули от болтовни, а потом я задал Дремову вопрос, который начал уже беспокоить меня:
– Володь, а тебя «эти» еще не трогали?
– Как же. Вчера, только пришел в сознание, он и заявился.
– Ну. И что?
– Да, похоже, все нормально. Они уже допросили, кого надо. Видно, им все объяснили, что произошло. А все, что было раньше я сам рассказал. Кроме одного, помнишь?
– Конечно.
– Ну вот, особист вынул у тебя документы парашютистов и отвалил. Даже поблагодарил за службу.
– А ты что?
– Ответил, как положено. Служу трудовому народу!
– А насчет «того» не спросил?
– Нет, даже не поинтересовался.
Я с надеждой сказал:
– Может, отстанут все-таки, надоели уже порядком.
– Хорошо бы, но только кажется мне, что в госпитале том, тыловом, нас еще потреплют. На предмет измены Родине, мудаки!
Последнее слово он произнес едва слышно, мало ли что. Народ всякий имеется. Может и найдется «добрая душа», очень уж бдительная, живущая по принципу – лучше перебдеть, чем недобдеть.
На следующий день мы прибыли на свою конечную станцию, где-то на северо-востоке от столицы. Санитарный поезд стал под разгрузку. Мы с Дремовым попытались выбраться из вагона самостоятельно, но не тут-то было! Дремов смог только сесть, у меня же и это не получилось. Пришлось ждать своей очереди почти до самого вечера. Когда пришел и наш черед, мы упросили санитаров не разлучать нас, и скоро оказались в одной госпитальной палате. Даже койки стояли рядом, и Дремов пошутил:
– Разлучит нас сможет только смерть!
Лежавший недалеко от нас пожилой раненый недовольно сказал:
– Здесь не место для таких шуток, парень. Так что язык-то попридержи.
Дремов примирительно поднял руки ладонями кверху:
– Все нормально, батя, все нормально. Извини, не подумал.
Потом нас переодели в больничное и стали делать перевязки. С ногой у меня все было нормально, рана затянулась и почти не болела. С рукой, на первый взгляд, тоже все хорошо, рана засохла и не кровоточила. Но шевелить ею я мог с трудом, сразу же возникала сильная боль. Потом рука моментально немела, и я ее не чувствовал, как будто она чужая, а не своя. Это для сменяя не очень приятно, скорее всего, пуля что-то повредила. То ли нерв, то ли кость. Да ладно, врачи разберутся. Им теперь времени хватит, немцы далеко отсюда. С головой тоже ничего страшного нет, прилетевший невесть откуда здоровенный сук набил только большущую шишку. И я был уверен, что моя многострадальная фуражка, все же, смягчила удар. Она стала для меня талисманом, оберегающим от смерти.