Да уж, ну и помойка – умывальник на каком-то там столбе, его еще найти надо, ежики ходят, а они колючие, и на конце иголок – куча инфекций, столбняк, например; вирус бешенства вам предоставит лиса, забежавшая сюда в поисках поживы, а ужи так похожи на гадюк, у кого-то из них из них желтое пятно на голове, а у кого– укроп его знает.
Фонарик мигнул и погас, и ночь настигла меня на середине дорожки, заставив остановиться и замереть. Но панической атаки не последовало, и спустя минуту я с удивлением поняла, что ночь светла. Небо оказалось не темным, а светло-серым, и на нем, как привет из дома, улыбалась мне луна, такая же, как в моем окне. Она везде, эта луна, и нечего воображать себе всякие страсти-мордасти, мир един и неделим. Вон виднеется маленький, вытянутый вверх домик, именуемый туалетом.
– Руки помыла? – встречает меня вопросом бестактная женщина по возвращении.
– У меня гель антисептический,– отвечаю. – На спирту, не бойтесь. Фонарик приказал долго жить. На ежика не наступила, спугнула пару гадюк и бешеную лисицу.
Моя ирония ее не трогает, они с водителем, который ест бутерброды, продолжают какой-то им интересный разговор. Я тоже жую кусочек сыра и пью чай.
– Уже пошла? Ну и правильно, время позднее. Ты справишься? Постель готова наверху. Спокойной ночи.
Я потащилась наверх по лестнице, с вещами и котенком, обиженная, что приходится все поднимать самой. Там оказалась большая комната. Не зажигая света, я закрыла люк, так резко, что он сильно хлопнул, скинула покрывало с кровати, сунула под одеяло котенка, разделась и улеглась сама. "Спасибо, папочка, спокойной ночи тебе в Австралии или где ты там. Где бы ты ни был, папа, ты не можешь прислать мне хороших снов, потому что наш разговор сегодня был разговором полковника с рядовым. Гордый рядовой не берет взяток. Ему полагается паек для содержания, и все. Такой паек – твоя отмеренная и взвешенная до калории забота обо мне. Но я сама попрошу, о да, папа, мне есть кого попросить о хорошем сне." Отец не чувствителен к измене, и он не узнает, что я заимела новую знакомую. Великая Тишина, я хочу сон, пожалуйста, пусть мне приснится…
***
Лене приснился сон. Она находилась в пещере и была белой собакой. Вверху, на сводах пещеры висели гроздья летучих мышей, спящих до весны. У костра, дым которого низко тянулся к выходу, сидел человек в меховой одежде и курил трубку. По мокрым следам его, ведущим к огню, можно было судить о том, что за стенами пещеры – сильный снегопад, да и одежда несла на себе блеск воды. Зима навалилась снаружи, как белая медведица, не давая выйти. И сколько им сидеть тут, было неясно. Мысли человека в меховой одежде были печально-ленивыми. Он думал о мужчине и женщине, которые в далеком городе, стоя у окна, разговаривают о снеге, для которого у них имеется только одно название. Изящный силуэт женщины кажется вытканным на ткани портьеры, и когда она поднимает тонкую руку, чтобы коснуться рисунка оленя, ткань оживает, олень начинает движение, и тень женщины сливается с ним. Мужчина, стоящий рядом, встревожен, но не понимает, как остановить оленя, укравшего тень его жены. А вот уже и жены нет, она похищена оленем, который мчится сюда, на край света с торжеством быка, похитившего Европу. Белая собака смотрит на своего хозяина, который подбрасывает сучья в радостно затрещавший костер. И пришла медведица, и села у огня, и была она вестницей счастья. На треск огня отозвались далеко-далеко колокольчики, это шут надел новую шапочку.