Одним из последних прыгал польский еврей Захарий Янковский. Когда он взялся за свой чемодан, эсэсовец ударил его прикладом по руке.
– Жид проклятый!
Янковскому удалось поймать чемодан, который разъяренный эсэсовец швырнул ему вслед.
– Верно, у тебя там ворованные брильянты, сволочь!
Янковский с чемоданом нырнул под защиту толпы.
Эсэсовцы забрались в вагоны и прикладами выталкивали тех, кто еще не вышел. Больных и обессилевших сбрасывали вниз, как мешки. Остались только мертвые, которых во время долгого переезда складывали в углу, с трудом выделив для этого место. Один из трупов застыл в полусидячем положении и скалился в сторону эсэсовца.
Почти в каждом бараке была географическая карта, приклеенная к стене или к конторке старосты, обычно опытного, просидевшего много лет заключенного. Эти карты вырезали из газет еще в то время, когда фашистские войска двигались через Минск, Смоленск, Вязьму на Москву и позже – через Одессу и Ростов на Сталинград.
Блокфюреры, в основном злобные эсэсовцы, любители рукоприкладства, не возражали против появления карт, и даже порой, когда были в хорошем настроении, а кругом гремели победные фанфары, они самодовольно постукивали пальцем по названиям русских городов: «Ну, где ваша Красная армия?»
Это было давно.
Теперь они старались не замечать этих карт. Не видели они и черточек, проведенных на картах заключенными. Толстых и тонких, синих, красных и черных.
Захватанные тысячью пальцев, названия прежних мест боев стерлись, превратившись в черные пятна. Гомель, Киев, Харьков…
Кого они теперь интересовали?
Теперь дело шло о Кюстрине, Штеттине, Грауденце, о Дюссельдорфе и Кёльне.
Но и эти названия большей частью представляли собой шершавые пятна. Сколько раз здесь писали, зачеркивали, стирали и снова писали, пока от тонкой газетной бумаги остались дырки.
Тысячи пальцев скользили вдоль линий фронтов, замазывали их, стирали. Неудержимо приближалась развязка!
Вот и сейчас заключенные, наполнив шумом затихавшие на день бараки, облепили карты.
В тридцать восьмом бараке сквозь кучку заключенных, изучавших карту на конторке старосты, протиснулся Шюпп.
– Ремаген. Вот он – между Кобленцем и Воином.
– Сколько же оттуда еще до Веймара? – спросил кто-то.
Шюпп по привычке сделал удивленное лицо и заморгал, стараясь уловить мелькнувшую мысль.