– Андре, дружище, нельзя же, чтобы бедняга так уехал…
– Оставь меня в покое!
Гефель был, как в лихорадке. Резко повернувшись, он ушел в канцелярию.
Пиппига охватило отчаяние.
– Мариан, – сказал он наконец Кропинскому, – сбегай в Малый лагерь и расскажи поляку про малыша.
Янковский был в смятении. Этап вот-вот отправят, а ребенка никто не принес. Он то и дело выходил из рядов и заклинал по-польски старосту, чтобы тот разрешил ему сходить на склад. Староста блока, довольный тем, что наконец собрал свою колонну, был глух к мольбам Янковского и нетерпеливо пихал его обратно в строй. Янковский дрожал, как пойманная птица.
Увидев подошедшего Кропинского, поляк кинулся ему навстречу. Слезы бежали по его лицу. Почему он должен уехать без ребенка? Кропинский не находил слов, чтобы утешить несчастного.
– Не надо плакать, брат, – без конца твердил он. – Поверь мне, мы лучше сумеем защитить маленького Стефана.
Янковский мотал головой. Вид у него был жалкий. Серую «зебровую» шапку он от холода натянул на уши, она сползла ему на глаза, штаны и куртка, слишком большие, болтались на нем, на голых ногах еле держались бесформенные деревянные башмаки. Длинным обтрепанным рукавом Янковский вытирал слезы. Исстрадавшееся, несчастное существо. У него хватало сил только на то, чтобы смиренно просить:
– Отдайте его мне, ну, пожалуйста, отдайте!
Он хотел броситься перед Кропинским на колени, но тот, схватив его за локти, встряхнул, словно этим можно было его вразумить.
– Не плачь, брат, не плачь! – повторял Кропинский. – Ну чего плачешь? Ведь ты даже не отец ему.
Янковский возмутился:
– Я больше, чем отец!
В порыве чувств Кропинский прижал несчастного к себе и поцеловал.
– Ступай, брат, да хранит тебя пресвятая Матерь Божия!
Но Янковский, вцепившись в Кропинского, не желал уходить. Кропинский едва выносил эту муку. Он вновь и вновь прижимал к себе одинокого горемыку, потом оторвал его от себя и быстро зашагал прочь.
– Брат, брат! – кричал ему вслед Янковский, но тот не обернулся. Янковский, бессильно уронив руки, тихонько застонал, а блоковый староста, увидев поляка вне строя, накинулся на него:
– Черт бы тебя побрал! Чего ты тут бродишь! Убирайся на место, живо!
Янковский покорно вернулся в свой ряд и, согнувшись от горя, поплелся вместе с длинной колонной на аппельплац. Здесь опять поднялись шум и крик. Наконец Райнебот, пересчитав колонну, построил ее, затем ворота раскрылись, и серая тысяченожка медленно поползла из лагеря.