– Позор. Не учишься и учиться не хочешь. – Она выставила на меня узловатый палец.
Бесстрашная женщина: так отчитывать акара… Будь я из воителей-налетчиков, что в Чаще, уже бы готовился к боевому крещению – но я глотаю упреки от человека в лагере для беженцев. И как ей только хватает смелости?
– Простите, – сумрачно повторил я.
– Хотя бы достает ума извиниться! – Она говорила с любовью и теплой улыбкой. – И байрский, я слышу, подтягиваешь. Если бы не внешность и не бас, приняла бы тебя за человека!
Я хмыкнул и вдруг поймал на себе косой взгляд двух акар. Они тут же отвернулись.
– Не обращай на них внимания.
Она не знала, отчего стаяла моя улыбка, но лицо наверняка все выдало. Многим не нравилась наша дружба с матерью Маргарет. Мне есть за что презирать людей, но только не ее.
– Как вы все успеваете? – переменил я русло разговора.
Она этого явно не ожидала и озадаченно нахмурилась.
– Что «все»?
– Мне помогаете, больных лечите.
Монахиня пожала плечами.
– Раньше казалось, что я столько всего не выдержу, но поживи моей жизнью день-деньской – и уже не бросишь ее: совесть не позволит. – Мать Маргарет выгнула спину и, болезненно морщась, подперла поясницу обеими руками. – Хотя тело уже понемногу сдает.
– Вы пришли из-за Бурра? – спросил я. Все-таки близилась его пора.
– Сначала осмотрим Йуту, – кивнула мать Маргарет. – Зукин уже не знает, как еще мне намекнуть.
* * *
Йута был боевым наставником для всех лагерных подростков. Неудивительно, что жил он в личной юрте из чистой кожи. Над ним – великаном даже по меркам акар – заботливо склонилась мать Маргарет. Снаружи кто-то сетовал на тяжкий день, а внутри раздавалось лишь надсадное дыхание силача и полушепот Зукин, его утешавшей. Она приникла губами ко лбу возлюбленного.
Год от года с приходом осени в лагерь вползал Бурр – хворь, которой, считалось, болеют лишь акары. Сваленные Бурром мужчины и женщины лежали по хижинам и юртам, и всех навещала самоотверженная мать Маргарет.
Йута весь был покрыт испариной. Его клыки влажно поблескивали, а брови свело на переносице: сражение с заразой протекало тяжко. Это чудище, этот медведь метался под заботливыми касаниями матери Маргарет.
Я разрывался, одним глазом смотря на нее, другим – на больного. Для Йуты воинская честь – не пустой звук; он и пальцем не тронет тех, кто сам не держал в руках оружия. Однако сейчас великан не владел собой. Я посматривал на его пугающе массивные руки, которым, сдается, ничего не стоит раздавить монахине череп.