Горошина, к счастью, еще спала, зато в дверях стояла Буланкина. Вечно она стоит в дверях!
Обычно Буланкина поворачивалась к Моне, направляла на нее свои очки и ждала, пока первой поздоровается. А тут сразу спросила:
– Что это ты притащила?
Недовольным таким тоном спросила. Можно подумать, Моня к ней притащила, а не к себе домой!
Моня опустила велосипед на землю у крыльца и перехватила цветы так, чтоб хоть немного прикрыть ленту с полями.
– Это душистый горошек, – объяснила она не столько Буланкиной, сколько Бабуле, которая выглядывала у нее из-за плеча. – Прямо с корнями, осталось только посадить. Мы же в этом году не успели семена купить, теперь зато будет сразу цветущий.
– Да вижу, что душистый горошек, – сердито сказала Буланкина. – А что это там из-под него торчит?
Надо же – заметила!
Моня очень не любила врать. Но не рассказывать же Буланкиной про панаму! Поэтому она дернула плечом, – правым, к левому прислонились цветы, – и ответила небрежно:
– Наверное, упаковка.
– Где ж ты такую упаковку нашла, на какой помойке? – продолжала допрос Буланкина.
– Не на помойке, а в леске!
Буланкина спустилась с крыльца.
– Ну-ка, покажи!
«Жаба!» – подумала Моня, хоть это было невежливо… э… по отношению к жабам, и опустила цветы на ступеньку.
– Вот!
Буланкина вдруг плюхнулась рядом с ними на ступеньку и обернулась к Бабуле:
– Дай водички!
– Сердце прихватило? – испугалась Бабуля.
– Не знаю… нет… что-то мне нехорошо. Сухость какая-то…
Буланкина выпила залпом кружку воды, тяжело поднялась на ноги и сказала Бабуле:
– Пойду. Ты на собрании-то будешь в субботу?
К душистому горошку она неожиданно потеряла всякий интерес.
– А как же, – кивнула Бабуля.
– Опять, небось, деньги собирать хотят, – пробормотала Буланкина и удалилась.
Бабуля долго ахала – сначала из-за панамы, потом из-за того, что не смогла разделить растения; уж очень они крепко держались друг за друга усиками. И, в конце концов, посадила душистый горошек возле сарая вместе с лентой и полями. Моня решила, что так даже лучше: по крайней мере, Горошина не будет вопить из-за дырок.
А лихомара давно уже сидела дома и переживала, потому что, как и Моня, не любила врать.
Утром, когда заканчивали завтракать, со стороны калитки долетел слабый свист. Точнее, два свиста, длинных.
Моня воскликнула:
– О! Носков! Бабуль, можно я полчасика погуляю?