– Вовсе вы не старая, – попытался соврать я.
– Сколько тебе?
– Двадцать пять. С половиной. Чуть больше.
– Ну вот. У тебя все еще впереди. А я – старая.
Я так устал, что не хотел идти пешком и поднял руку. Тут же остановился молодой араб на «субару». Белая, с фирменными – родными – стеклами без рам. Я сел на заднее сиденье и закрыл глаза.
«У тебя все впереди», – вспомнился голос Моли.
«Впереди камера на полосу, опасный участок», – поддержал ее на арабском навигатор «субары».
Кажется, я вырубился. Проснулся, когда машина остановилась. То, что было за окном, на Дорот Ришоним никак не походило. Особенно Нева.
– Черт, мосты уже развели. Теперь только через Вантовый, – на чистом русском сказал араб.
Я вышел из машины. Окончательно взленинградило.
На меня смотрел Питер. В глазах – луна, печаль, Достоевский. Черный пес Петербург лежал на мостовой Мойки и никуда не спешил. Морда на лапах. Я присел рядом и угостил пса кошерной ветчиной, купленной в израильском супере.
– Как тебя зовут? – погладил я пса.
– Ты знаешь.
– Откуда ты?
– Я был здесь всегда.
– В Питере?
– Питер не всегда был Питером. А я был здесь всегда.
Пахло огурцами.
– Корюшка пошла, – объяснил мне пес, – пойдем и мы.
И мы пошли. Неведомая сила – та самая, что, по авторитетному мнению Юза Алешковского, спиздила шинель у Акакия Акакиевича, – вела нас по набережным и каналам.
Мы шли по Питеру, и Вадим Курылёв играл нам на псалтири – то самое соло, что не записалось во время концертов «Черный пес Петербург».
Видели пацана лет шести, который сидел у Исаакия на скамейке и при свете фонаря читал вслух книгу «Как построить скворечник». Причем читал он ее голубям. Потом пацан сказал: «Дальше сами», – положил книгу на скамейку и ушел. И фонарь сразу погас.
Видели, как один обоссанный бомж объяснял другому обоссанному бомжу, почему их не пустили в рюмочную «Угрюмочная»: в этом городе даже Пушкина не приняли в масоны. Ему так и сказали эти масоны: это Питер, детка. Причем «Питер» бомж произносил с ятем – «ПитерЪ». Ну это мы по глупости так с черным псом думали, что с ятем. А то, что это не ять, а ер – это нам питерский бомж объяснил. Обоссанный.
Видели надпись на парапете Грибоедовского: «Вика, если ты вернешься, знай – я тебя люблю и не могу без тебя жить. Рома». Каждая буква в человеческий рост, написано смолой и с соблюдением всех правил пунктуации.