Она упала в нескольких сантиметрах от решетки. Тогда я поднялся и подобрал ее, а потом кинул в камин, уже не промазав. Негоже, чтобы мусор валялся. Мама расстроится. Она и так расстроится, что мы снова в доме курили. Но я надеялся сбежать до того, как она вернется.
Дым оседал на небе. Я чувствовал его мерзкий привкус. Мне вообще не нравилось курить. Мне нравилось, что это наше с папой таинство. Случалось оно нечасто, около раза в месяц. И оттого было таким притягательным. Думаю, папе тоже не особо нравилось курить. Казалось, он и в легкие дым не пускает, просто показушничает. И я тоже показушничал. И мы оба знали эти секреты друг друга, и не собирались их вскрывать, потому что это бы все испортило.
Я еще думал – остаться на ночь в родительском доме, или поехать к себе, в центр. Завтра в «Эмпирей» на ночную, так что целый день свободен. Завтра придет она, чтобы побывать в казино в первый раз. Мне хотелось, чтобы она увидела казино со стороны гостя. Надеюсь, ее захватит. Но не настолько, чтобы она захотела с той стороны остаться. Пусть просто проникнется его чудом. Уверен, она умная девочка – знает, что, если играть в казино, то лишь на стороне сотрудника.
Честно говоря, я не понимал, как можно не любить это место. И правда, что волшебное. В любое время дня и ночи – праздник, суета, наряды, громкая музыка и выпивка. Я от всего этого был не в восторге. Разве что от нарядов. Но больно сильно мне нравилось наблюдать со стороны, быть частью этого движения, но той, в руках которой контроль.
Сигариллу я успел выкурить и бросить в камин. Лишь потом папа заговорил:
– Нет, ты не подумай. Я не осуждаю тебя за… игры. Не вижу в этом ничего такого. Просто не надо выводить их за пределы спальни. Чтобы не было свидетелей, понимаешь?
Меня такие разговоры уже почти не смущали. Отчего вообще должны? Папа знает, что у него взрослый сын. Будь я как мои одногодки, уже получил бы две ученые степени и пару лет работал на нормальной работе. Может, у меня была бы жена. Может, и ребенок.
Да и я не монах, так что вряд ли в целибате. К тому же папа видел мое лицо – оно красивое. И манеры мои видел, он сам мне их привил. Странно было бы думать, что я не стану пользоваться своими достоинствами. Хотя, что уж, папа этого и не думает, раз говорит такие вещи.