…Когда Виталий, наконец, приехал домой, было уже около девяти, вечера. Из столовой доносились голоса. Виталий сразу заметил Степкин плащ на вешалке – синий аэрофлотский плащ. И кстати, не обнаружил пальто отца. Опять на какой-нибудь конференции. Сколько они вечеров не виделись! Хотя чаще всего где-то пропадает вечером сам Виталий! И не где-то, а со Светкой. Или, конечно, на работе.
Он повесил плащ, машинально поправил перед зеркалом галстук, пригладил волосы и направился в столовую.
Толстый, до синевы выбритый Степан в своём форменном щеголеватом кителе при виде Виталия тяжело поднялся и, улыбаясь, широко раскинул короткие руки.
– Ну-у, сколько лет, чертушка! Сколько лет!..
Мама растроганно наблюдала, как они обнимались. Потом сказала:
– Иди мой руки и садись. Голоден, конечно? – И, обращаясь к Степану, добавила: – Теперь перед сном наестся. Если бы вы знали, как это вредно. Чтобы человек сам своими руками разрушал собственное здоровье. Дикарство какое-то!
– Знаем, Елена Георгиевна. Знаем, – раскатисто подхватил Степан. – Но этому мужику здоровья хватит на двоих.
– Ах, мы всегда так говорим до поры до времени. Да! – спохватилась вдруг Елена Георгиевна. – Знаешь, кто тебе звонил? – она сделала загадочную паузу. – Вера Афанасьевна! Ужасно стыдно, но я её просто не узнала, – и горестно всплеснула руками. – Все насчёт ужасного случая с Женей Лучининым. Мне Стёпа уже рассказал.
– Да, старина, ужасного случая, – хмуро и напористо повторил Степан, снова усаживаясь к столу. – Я тебе сейчас доложу все, что мы узнали. Это так нельзя оставить, черт побери.
– Но сначала иди помой руки, – вмешалась Елена Георгиевна.
Потом Степан рассказывал. Первой обо всем узнала Валя Корсакова: у неё, оказывается, тётка живёт в Окладинске.
Лучинин приехал туда с женой всего год назад из Ленинграда. Ему предложили принять завод. Собственно, это только одно название – завод. Просто большие мастерские. С допотопным оборудованием. Там работает сосед этой тётки. Он ей все и рассказал. Женька то ли что-то проворонил, то ли допустил какие-то злоупотребления или даже хищения. Никто толком ничего не знает, всякие разговоры идут. Но ему грозил суд. Вот он и покончил с собой. Милиция констатировала самоубийство.
Степан говорил отрывисто, глухо, еле сдерживая волнение. Про чай он забыл, и тот стыл в стакане. Степан курил одну сигарету за другой и, каждую минуту прерывая себя, обращался к Виталию с гневным вопросом: