– Понимаю, – задумчиво ответила она. – И поражаюсь твоей силе воли!
Саша молчал. Он ждал от нее вопроса про завтра, но Катя тоже замолчала.
«А я поражаюсь твоей выдержке, девочка, – думал он. – Ты же хочешь спросить меня об этом! Но, похоже, умрешь, но не спросишь! Как есть спартанка!»
Почувствовав себя каким-то садистом, он спохватился и торопливо произнес:
– А завтра, Кать? Завтра же я приду?
Она лежала, тесно прижавшись к нему, и он услышал, как ее сердце забилось часто-часто, а кожей почувствовал, что она выдохнула: совсем неслышно, но с явным облегчением.
– Да, Саша, – ответила она тихо. – Я буду ждать тебя. Учи скорей свои уроки…
– Уроки… – тихонько засмеялся он. – Вот ты дуня… Ну какие уроки, Кать? Они в школе остались.
– М-м-м… – согласилась Катя.
– Кать… – осторожно начал он. – А ты? Почему ты не стала учиться?
– Как это не стала? – вскинулась та. – Я учусь!
– Да-а-а? – удивился Саша. – А где? Я не знал!
– В Томском универе, на юридическом, Саш. Заочно, – ответила Катя. – Перешла на четвертый курс.
– Вот как? А я почему-то всегда считал, что ты работаешь…
– Я и работала, – подтвердила она. – До недавнего времени. В редакции газеты «Утренний город».
– В «Утряшке»? – снова удивился Корольков. – Надо же… А кем?
– Корректором, – зевнула Катя. – Но уже таковым не являюсь.
– Почему это? Уволилась?
– Сократили… – со вздохом призналась девушка и села в кровати. – Знаешь, так неприятно это… Да и работу сейчас не найдешь, сижу вот дома пока.
Саша замолчал.
«Как же она живет? – подумал он. – На что? Совсем одна… Может, ей мать как-то помогает?»
Однако развивать эту тему было неловко, особенно в первую их ночь.
«Потом узнаю», – решил он.
– Давай спать, козочка, – улыбнулся он. – Раз соловья слушать не хочешь…
– Я хочу-у-у-у… – она снова зевнула, да так сладко, что Корольков сам захотел спать. – Но не могу-у-у-у…
Через полминуты Катя спала так крепко, что, когда он, тихонько отодвинувшись от нее и откинув край одеяла, встал и вышел на балкон, даже не пошевелилась.
Саша долго стоял голышом на балконе, курил, смотрел на небо, хотя и затянутое облаками, но все же кое-где тускло проблескивающее звездами, и слушал того самого неугомонного соловья.
Здесь и начались его «страдания первой недели», как он мысленно много лет спустя называл этот короткий, но наполненный такими острыми и истинными эмоциями период своей жизни.