Тетя Шура была небольшого роста, плотненькая. Лицо у нее было широкое и простое, покрытое морщинами, на переносице – глубокая вмятина. В ранней молодости она пострадала – какой-то незнакомый дядька в толпе случайно ударил ее чемоданом и сломал нос. Но Шуренька не огорчалась.
– Да, – говорила она, – нос у меня подкачал, зато ножки – хоть куда.
И она, сидя на диване, вытягивала перед собой аккуратные коротенькие ножки, болтала ими в воздухе, подтягивала простые, в резиночку, чулки и покручивала из стороны в сторону маленькими ступнями – любовалась. На голове у Шуреньки была неизменная круглая гребенка, которой я в детстве расчесывала ее прямые густые, коротко остриженные волосы.
Когда тете Шуре было восемьдесят, она любила повторять: «Эх, мне бы шестьдесят!» И мечтательно закатывала глаза. В ответ мама всплескивала руками – ну почему шестьдесят? Это же так много.
– Нет-нет, – Шура не соглашалась, – в самый раз, это очень хороший возраст.
Шура потеряла всю свою семью. Ее старший мальчик, Валентин, умер от аппендицита еще до войны. А во время войны, в блокаду, умерли муж и двое младших детей. Как она могла жить после этого? Не знаю. Знаю только, что она всю жизнь работала в яслях с маленькими детьми и почти до самой смерти сдавала кровь. Когда я ее спрашивала: «Ну, зачем тебе это надо, тетя Шура?» – она просто не понимала меня и только повторяла: «Ну как же, у меня очень хорошая кровь, я же могу». И смотрела удивленно: «Если могу, почему нет?» Тетя Шура жила в небольшой светлой комнатке в коммуналке на Шателена, там всегда было чисто, уютно, всегда был готов обед из трех блюд, всегда вкусный. Когда родилась Аня, Шуренька полюбила ее изо всех своих сил. Мы часто приходили к ней в гости, или она к нам приходила, и обе красотки, старая и малая, были счастливы. Однажды так разрезвились, что Анечка выхватила у Шуры изо рта вставную челюсть и побежала, радостно размахивая добычей. Шуренька со смеху чуть на пол не повалилась. Так и развлекались. Однажды, уже после ее смерти, я увидела ее во сне. Тетя Шура шла по коридору института гематологии, где я в то время работала, и заговорщицки мне подмигивала. Что-то она там такое делала, как донор с большим стажем, в тех специфических пространствах.
Недавно мне пришла интересная информация от моей однокурсницы и, как мы и подозревали, дальней родственницы Лены Летицкой. Лена провела генеалогические исследования, и ей прислали запрошенные из архива документы, из которых следует, что «Личный почетный гражданин Александр Иванов Летитский 5 февраля 1889 г. в возрасте 36-ти лет венчался с дворянской дочерью сельца Якино Клавдией Александровой Панфиловой, 25-ти лет». Весьма вероятно, что эта Клавдия приходилась сестрой моей прабабке Агриппине. А то самое Якино располагается как раз рядом с уже упомянутым Хлебаевом. Так что я получила неожиданный привет издалека, из тех времен. И мне стало приятно, что неведомая прежде Клавдия и ее муж проявились из небытия в нашей нынешней жизни.