Саквояж я вешаю на сгиб локтя, плащ несу в другой руке. Мужчины плетутся за мной. Им хочется поучаствовать – это позволяет ощутить собственную важность, – но они держатся плотной кучкой. По пути они занимают себя бессмысленной болтовней.
– Наверняка Кеннебек замерзла до самого Бата, ну или почти.
– Угу, как пить дать с десяток судов застряли до весны.
– Колено совсем от холода распухло. Никак не распрямить, на лошадь не сядешь.
– Слыхали? Та негритянка вернулась в Крюк.
Это последнее замечание привлекает мое внимание, и я бросаю беглый взгляд через плечо на Сета Паркера. Я хочу встретиться с ним глазами, спросить, как у нее дела, но Сет смотрит на дверь кладовки и будто не замечает, что произнес свой вопрос вслух. Мужчинам, конечно, пришлось поработать, пока они вытаскивали тело из реки, но теперь, когда они к нему приближаются, им явно настолько не по себе, что аж в воздухе искрит. Когда дверь с жутковатым скрежетом открывается, все разом подаются назад.
О господи, думаю я, качая головой. С мужчинами и смертью всегда так – либо они ее причиняют, либо боятся ее.
Прямоугольник света из большой комнаты падает на пол кладовки и освещает половину стола, на котором лежит тело, но пока мне видна только темная куча из замерзшей одежды и согнутых конечностей.
– Принесите фонарь, – говорю я через плечо Мозесу. – А лучше два.
Через мгновение он возвращается, держа в каждой руке по фонарю. Мужчины расступаются, чтобы пропустить его, и он ставит фонари по концам стола. Их теплый свет наконец позволяет мне как следует разглядеть тело.
Две вещи становятся очевидны сразу.
Это определенно Джошуа Бёрджес.
И его повесили.
Теперь видно не только тело, но и всю кладовку. Припасы сложены вдоль стен, свалены в углах и подвешены к потолочным балкам. От сочетания свиных голяшек, свисающих с потолка, и растянувшегося на столе трупа меня пробирает дрожь, а одного из мужчин явно начало подташнивать.
Я подхожу к столу, не обращая внимания на чьи-то удаляющиеся шаги, на то, что у меня за спиной кто-то нервно переступает с ноги на ногу, на внезапно воцарившуюся тишину. Я игнорирую все, кроме того, как замедляется мой пульс и успокаивается разум, – я специально училась так сосредотачиваться, отстраняя суматоху, страх и хаос. Глубоко вдохнув через нос, отмечаю запах лампового масла, лука и соли, но ни крови, ни гнили, ни рвоты. Ставлю саквояж и кладу плащ на пол. Потом расстегиваю пуговицы на запястьях и закатываю рукава до локтей – сначала правый, потом левый. В саквояже у меня туго скатанный чистый льняной фартук. Я так долго им пользуюсь, что ткань стала совсем мягкой и на ней неотстирываемые пятна. Достаю его, надеваю через голову и завязываю за спиной, одновременно бегло осматривая тело.