– Что значит не надо? – возмутилась она. – Вы не послушали меня и говорите «не надо»! Мы же не лошади, в конце концов, чтобы нас по внешним данным отбирали! Вы бы еще в зубы нам заглянули!
– Девушка! – назидательно ответил ей второй режиссер. – Это кинематограф! Здесь внешние данные имеют приоритетное значение! Мы, кстати, и в зубы претенденткам смотрим, чтоб без изъяна были… у нас же крупный план!
– Я не знаю, что означает слово «приоритетное»… – начала Галина.
– Приоритетное – значит главное, основное, девушка, – любезно пояснил второй режиссер.
– У нас в стране Советов приоритетное – это человек! – гордо заявила Галина.
Девушки-конкурсантки испуганно смотрели на режиссера, ожидая громов и молний, которые должны были немедленно поразить бунтовщицу. И без того выпуклые глаза режиссера-постановщика вылезли из орбит… под вопросом был его непререкаемый до сих пор авторитет.
Даже равнодушные ко всему, кроме зарплаты, светотехники замерли на лесах в злорадном ожидании развязки, и режиссер-орденоносец принял решение.
– Читайте, – мрачно разрешил он.
– Я, если можно, вначале хотела бы спеть, – упрямо заявила Галина.
– Пойте, – со вздохом согласился режиссер. – Где Цецилия? – повысил он голос.
– Здесь я! – откликнулась из-за рояля неопрятная рыхлая старуха, похожая на актрису Раневскую лет через сорок после происходящего эпизода. – Что будем петь? – бодро спросила концертмейстер, перелистывая ноты с революционными и народными песнями.
– Я буду петь арию Лючии из первого акта оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур», – объявила Галина.
– Ого! – восхитилась старуха. – У меня и нот нету! Здесь только революционное и народное!
– Ничего. Я могу и без аккомпанемента, – согласилась Галина.
Она крепко сжала руки перед собою и запела…
В прокуренном организме Цецилии от звуков Галиного голоса и музыки Гаэтано Доницетти смутно зашевелились воспоминания о хороших, дворянского происхождения родителях, о ее большой, дружной и не чуждой либеральным идеям семье, о Бестужевских курсах и Московской консерватории, оконченных задолго до революции, и она, скорее по наитию, нежели по памяти, начала робко, а потом все более уверенно, подыгрывать Галине…
Галина пела, режиссер становился все мрачнее, второй режиссер неотрывно смотрел на своего шефа, пытаясь угадать ход его мыслей, и не мог упустить момент, когда нужно будет гнать из павильона зарвавшуюся хамку.