– У такого художника кто угодно красивым будет. А что до платья… – Эльфин тихо засмеялся и скользнул по ней взглядом, как портной.
Керидвен невольно глянула вниз – не разлила ли она чего на передник и ойкнула. Вместо шерстяной юбки по коленям струился бархат, тяжелый и мягкий одновременно. Широкие рукава расходились вниз, из-под них пеной стекало кружево.
– Оно настоящее?
Эльфин покачал головой:
– Это иллюзия. Но я подумал, что тебе понравится.
Керидвен потрогала тяжелый алый бархат. Потом изогнутый подлокотник дивана. Потом разломила печенье. Странно это было – где-то внутри себя она знала, что все это состоит из пустоты, кружащей внутри себя. Настоящие – только люди. И то не полностью. Не целиком. И еще Эльфин.
– Все иллюзия… – медленно проговорила она. Печенье было сладкое. Бархат был мягкий. – Можно мне мое платье обратно?
– Да, конечно, – торопливо сказал Эльфин, и все стало, как было. – Тебе не понравилось?
Керидвен пожала плечами:
– Красивое. И вырез удобный, младенца кормить самое то. Только не мое. Лучше я буду как всегда, – она усмехнулась. – Надеюсь, твоего друга-епископа это не слишком скандализирует.
– Он мне не друг, – сказал Эльфин.
Слуга растворил дверь, и появился человек в черном.
– Господин Гаттамелата.
Эльфин встал ему навстречу и чуть поклонился:
– Господин епископ.
Керидвен тоже поднялась, не вполне понимая, как ей вести себя. Она сделала реверанс на всякий случай. Человек в черном повел в ее сторону глазами.
– Флинн сказал мне, что вы явились по поводу долга.
– Совершенно верно, – Эльфин кивнул, и все свечи кивнули за ним следом. Тень епископа сжалась и опять выросла до потолка.
– И что вы потребуете?
Эльфин улыбнулся:
– Ничего, что противоречило бы вашим обетам. – Он сделал шаг назад и взял Керидвен за руку. – Я хочу, чтобы вы обвенчали нас по человеческому обряду.
Епископ заморгал и стал похож на филина, которого вытащили из дупла.
– Я… – он повернулся и уставился на Керидвен.
Золотистое сияние от свечей растекалось по залу воском.
– Я надеюсь, девушка, вы понимаете, что делаете, – наконец, выдавил епископ.
В разные стороны от него тянулись золотые ниточки, как от марионетки. Он был хороший, только по лбу у него шел шрам, вниз, до самой шеи, сметанный золотой ниткой, и от этого казалось, что его лицо приштопано к голове, как заплатка к носку. По краям выступали красные капельки, как пот от напряжения. Керидвен стало его жалко.