Январь 2003 года, это ещё в Лейпциге.
Холодное, лютое зимнее утро. Дорогие, сознательно выбранные домашние роды. Эта угольная печь, такая горячая, что уже хочется распахнуть окно, и на свет является маленькая девочка, мой первенец.
Пуповину перерезает Свен, лицо его сосредоточенно. Это выражение сменяется восхищением, когда акушерка передаёт ему новорождённую, чтобы зашить у меня разрыв промежности.
– Ах да, Беа, ты знаешь, что такое разрыв промежности?
Беа зажимает уши ладонями и поёт. Ей не нравится, когда я вхожу в такого рода подробности, однако разрыв промежности даёт превосходный повод лишний раз поговорить о женских половых органах. Я твёрдо решила делать это в присутствии детей как можно чаще, хотя сама, похоже, не нахожу для этого подходящих слов – да и откуда? Мне их не дали.
Акушерка надевает на лоб фонарь. Такие фонари используют туристы в кемпингах и спортсмены. Чтобы не включать верхний свет и не ослеплять им новорождённую, но при этом что-то видеть, когда накладываешь шов.
Не знаю, помогает ли это.
Много ли означает для меня лоб этой женщины с лучом света, направленным мне между ног, её экспертиза, для которой не требуется никакого особого оборудования, чтобы выступить в качестве эксперта.
Акушерка спокойно могла и позаимствовать что-то у совершенно посторонних людей, она выдумывает себе что-то практичное, чтобы её потребность в свете не шла вразрез с потребностью новорождённой в приглушённом освещении. Она использует свою голову вдвойне и втройне, руки у неё свободны, к тому же это так красиво выглядит среди резинок, которые пропахивают её причёску бороздами вдоль и поперёк. Акушерка показывает мне, что та форма и манера поведения, с которой одни люди лечат других и которую я считала неотделимо связанной с этой деятельностью, может быть напускной. Она демонстрирует такую форму, водружая себе на лоб фонарь. Закусив нижнюю губу, она соображает, достаточно ли будет трёх стежков. И решает, что да, достаточно.
Я действительно не хочу мучить тебя, дорогая. Я сейчас вернусь к тому, какая ты была хорошенькая у Свена на руках, как счастливы были мы оба, что теперь у нас есть ты.
Только ещё очень коротко о разрыве промежности: спустя пару дней я на этот разрыв посмотрела. При помощи ручного зеркала. Ужас, что я увидела, потому что моё влагалище – sorry, это опять не очень хорошее слово – уже не ощущалось как моё, а было толстое, обезображенное, израненное и совсем чужое. Ощущалось куда более чужим, чем выглядело. И так оставалось до тех пор, пока не рассосались кровоподтёки и разрыв не зажил полностью, зато потом влагалище принадлежало мне больше, чем когда-либо, потому что я так много проделала с ним, а оно так много проделало с тобой.