– Извини. Постараюсь больше этого не делать, – сказала Клода. – Только знаешь, тебе нужно бы ставить Рэймонда в известность, когда эти парни так с тобой разговаривают, как прошлым вечером. Это твой дом. Важно, чтобы здесь ты чувствовала себя в безопасности. Ты еще ребенок.
Девушка вновь обратила на Клоду взгляд черных глаз.
– Я же сказала тебе, что все было в порядке. Тебе бы лучше помалкивать о том, в чем ты совершенно не разбираешься. Ведь это не твой дом.
– Почему, Астра?
– Потому что я так сказала.
Это случилось тем летом, когда Фридому исполнилось пять лет. Дорис и ее подруга, уже отчаявшиеся пригласить женщин на Ферму, убедили Клоду вернуться и еще раз попытаться там обосноваться. Астре тогда исполнилось всего два года. Дело было на исходе августа, ранним вечером, в воздухе разносилось жужжание стрекоз, все работники либо купались в речке, либо нагишом загорали на берегу. Клода позволила течению наброситься на ее плоть и смыть с волос и тела налипший за день пот, а дети тем временем тешились, играя в высокой траве – ныряли в заросли и выныривали в неясном свете занимавшихся сумерек. Все молчали, и тишина, казалось, сама по себе была наполнена каким-то мощным духовным смыслом, как будто становилась неким свершением в отблесках света солнца, неспешно закатывавшегося за горный кряж. И в этот момент до купавшейся в речке Клоды донеслись крики Фридома.
Она помнила, как сухие стебли травы обвивали ей голые ноги, когда они бежали на поиски детей, как шипы и колючки впивались в подошвы исцарапанных ног. Дети были еще так малы, что терялись в густой траве, поле было таким огромным, что просто в голове не укладывалось. Но вскоре удача им улыбнулась, и при виде Рэймонда – рычавшего, вопившего, мчавшегося прямо на зверя – пума разжала челюсти, выронила Астру и умчалась к зарослям кустарника на горном склоне. Девчушка тем временем встала на ноги – молчаливая, окровавленная, обмякшая, как кукла.
Фридом стоял рядом с работниками, окружившими Астру, грудь у него резко вздымалась и опадала, как при рыданиях, но слез на лице видно не было. Он издавал какие-то жуткие звуки. Клоду вывело из себя то, что рыдания его были настолько сильными и так страшно действовали ей на нервы. Ее корежило от происходившего, от того, в каком свете это выставляло ее как мать. Она помнила, как, глядя на искаженные черты его лица, думала, что лучше было бы, чтоб дети погибли. Потому что ей тогда было всего двадцать два года, и жизнь ее была бы гораздо проще и легче, если б не ответственность за другого, если бы она могла вернуться в реку и течение унесло бы ее в океан.