По-немецки это звучало наиболее внушительно, как будто из громкоговорителя, установленного на патрульной башне концлагерной площади … Написав это, я подумал, что сейчас такой образ мог бы и не прийти мне в голову, так как за много лет жизни на Западе и многократных столкновений «по жизни» с современными немцами ассоциация между последними и нацистским прошлым Германии ушла на задний план. А тогда мы были только-только из-за отчасти дырявого железного занавеса, где и хорошие кинофильмы, и пьяноватые пожилые мужчины в засаленных пиджаках с приколотыми медалями в очереди для сдачи бутылок постоянно напоминали о прошедшей войне безо всяких усилий официальных пропагандистов.
Возвращаясь к голосам и толпе на полу, я просто не мог не увидеть, что эта толпа по-броуновски перемещавшихся и достаточно обалдевших от шума и впечатлений людей каким-то непрерывным образом переходит в толпу на стене Страшного Суда, где живопись постаревшего гения сделала нижний ряд нарисованных обывателей (а кто они еще в нижнем ряду мироздания?) совершенно живыми, в отличие от монументальных и неподвижных в своей сосредоточенности героев небесной драмы творения и голубовато-серых пророков и пифий на широкой полосе вдоль всех стен под потолком. Помню, что только Иона над Страшным Судом среди сонма пророков оказался живым парнем, борющимся со стихиями вместо положенного статического созерцания. Постфактум поражает почти фамильное его сходство с безбородым судьей-Спасителем, написанным прямо под ним, на алтарной стене через 20 (!) лет после окончания потолка. Так вот, толпа на полу, сливаясь с толпой идущих на суд, образовала уникальное единство обширной человеческой массы, заключенной между этими стенами и открывшейся перспективой «последнего суда в концлагере», ограниченной узким пространством Сикстины и конечностью существования не только одного человека, но и всего человечества.
Но…прошло уже 45 лет, а мы всё ещё здесь, и Рим за стенами этого полукоммерческого предприятия все еще привлекателен для тех, кто пока помнит, где он или она сейчас находится. Evviva Roma, так сказать.
Largo
Теперь, когда ежегодные посещения Рима – проездом ли, a может, и с остановкой на неделю стали почти незыблемым правилом, приходится учиться смотреть заново, потому что даже вечером голову приходится держать высоко, чтобы взгляд не утыкался в толпы детей разных народов с трудноразличимым или вообще отсутствующим выраженьем на лице. Ни Пантеона, ни Палаццо Фарнезе не увидишь теперь от земли до крыши, а к фонтану Треви (впрочем, я, грешным делом, никогда его особенно не любил) следует пробиваться локтями для того, чтобы увидеть воду в бассейне, где некогда бродила в полном одиночестве пьяная Анита Экберг