Сергей Петрович понурил голову и побрел восвояси. Где же он возьмет средства, чтобы отдать за нерассмотренные дела? Около своего дома, на завалинке, сидела Глафира Степановна, его первая учительница.
– Эх, ты, горемычный, сплавили тебя за ненадобностью? Так тебе и надо, Серёженька. Нечего было в прошлом году на меня тыщу целковых штрафа накладывать. Последние деньги были. А тут ты с этой тыщей. Да и администрация наша, никудышная, ещё. Дура эта набитая, Дашка, из земельного. Уж я говорила Марье, что не сможет она эту фифу уму-разуму научить. Так и получилось. Пришла ко мне с транспортиром забор измерять: да и транспортир-то вверх ногами приложила! А потом и говорит мне: «Что это, бабушка, у вас угол какой-то неадминистрированный? У нас по регламенту угол покосившегося забора не должен превышать десять градусов. А у вас девяносто». Я ей тычу в транспортир и говорю: «Если б на девяносто, то он бы на земле лежал». А она: «На девяносто лет скидки нет, в суд пойдёте штраф на вас наложить надо». Я ей изъясняю, еле сдерживаясь: «Матом тебя, дуру, обложить надо, да я ведь учительница, мне не положено. Ты мне, Дашенька, скажи вот, ежели у меня денег на забор нету, откуда они у меня на штраф?» А она и отвечает: «Так не моё это дело, бабушка. Кредит возьмёте, например. А я потом приду, забор ещё раз проверю. Не заплатите штраф – снесем забор, не поправите забор – изымем участок». Отт уж дура, так дура!
Сергей Петрович почти не слушал чаяния старушки: привычка, выработанная ещё с её уроков. Он рассматривал ветхие штакетины, ухоженный цветник за забором, аккуратные рядочки клубничных кустов, терпеливо выжидая, когда жалобщица выговорится. Это был навык, с помощью которого Сергей Петрович краем уха улавливал только ключевые слова для поддержания диалога.
– На меня смотри, Голубев, когда учитель с тобой разговаривает! – рявкнула Глафира Степановна.
Сергей Петрович вздрогнул от резкой перемены тона, но взгляда на собеседника не перевел. Он думал о свалившемся на него несчастье, а остальное его мало беспокоило.
– Ты куда, Сереженька, смотрел, когда штраф этот выносил? Я-то грешным делом думала, что научила тебя, а ты! Хоть бы слова «погрешность измерений» вспомнил, в третьем классе учили. Хотя всё-то ты забыл: и про погрешность и про греховность. Говорила, говорила на уроках, а как об стенку горох. Эх, жива бы мать твоя была, стыдно бы ей было за тебя. С родной учительницы штраф. Ажно тыщщу. Это ж в неденоминированных – мильон. Ты представляешь, сколько я брюликов могла б в восемьдесят пятом купить на мильон, чтобы больше не видеть вас, неучей? Жила б на Багамских островах сейчас, а не здесь с забором в 90 градусов. Эх, ты, гуманитарий! Думала, в люди тебя вывела, гордилась. Даже на школьную доску почёта пыталась повесить. Но директриса тогда не разрешила, сказала: «Негоже это, Глафира Степановна, Голубева на доску, хоть он и голубых кровей. Он за то, чтобы его в пионеры приняли, взятку у меня вымогал, уже тогда навыки отрабатывал. Ну и что, пусть и судья, но и они не вечны». Вот права была директриса наша, упокой, Господь, её душу. Пойду, свечку ей поставлю в мясопустную. Пусть знает, что напророчила тебе судьбинушку. Нравственная была женщина, хоть и в Ленина верила. Не то, что ты: за тыщу любого на штраф.