Расскажу об одном из рядовых, будничных эпизодов моей тогдашней жизни. Как-то к нам в школу приехал из райцентра пропагандист с антирелигиозной лекцией. Не знаю, была ли у него приличная шляпа пирожком, но я как-то сразу прозвал его про себя Берлиозом. В середине нудной лекции, которую давно уже никто не слушал, он внезапно прервал свое бормотание и громко спросил: “Оказала ли религия какое-то влияние на искусство?” – и сделал партийную паузу, пристально глядя на аудиторию наметанным взглядом чекиста.
Сидевший рядом старшеклассник повернулся ко мне и спросил:
– Оказала?
– Огромное, – ответил я.
Но Берлиоз, хотя и всего лишь районного масштаба, видимо, вполне удовлетворенный покорным молчанием слушателей, торжественно провозгласил по слогам:
– Ни-ка-ко-го!
И я увидел краем глаза, что ученик, задавший мне вопрос, ухмыльнулся. Его насмешка была, разумеется, обращена ко мне, а не к лектору. Ему и в голову не могло прийти, что лектор, приехавший из райцентра, мог ошибаться.
Что ж, они все-таки добились того, к чему неуклонно стремились, начиная с семнадцатого года. Но именно в тот момент, когда они, наконец, одержали эту свою победу, Пирр принял их в свои могучие объятия, из которых они не имели ни одного шанса вырваться.
Хотя со стороны могло показаться, что всё у меня складывается не так уже плохо. В одном из московских журналов даже написали, что я похож на молодого Достоевского. Некий журналист, занимавшийся проблемами педагогики, по заданию редакции оказался в нашем селе и после непродолжительного разговора со мной счел почему-то такое сравнение уместным. Эту статью кто-то прочел в поселке, в котором прошло мое детство. Новость распространилась, и когда я в следующий приезд к родителям встретил на улице тетю Тоню, старшую сестру моей матери, которой побаивался всю жизнь из-за безапелляционной прямоты и категоричности ее суждений, она сразу же, даже не поздоровавшись, сказала: “Ты теперь знаменитость”. С той поры мне никогда в жизни не хотелось, чтобы на меня оглядывались на улице.
Но, несмотря на такое сравнение, я к своей преподавательско-бурлацкой лямке относился, как к бессмысленной повинности, которую добросовестно, насколько это было в моих силах, отбывал, и с чувством огромного облегчения возвращался в свою комнату, чтобы заняться изучением очередного тома Толстого или того же Достоевского, которого не стал после упомянутой истории почитать меньше. Помню один из самых волшебных предновогодних вечеров, проведенных мною в П-ном, когда оно внезапно преобразилось в село Степанчиково и наполнилось его обитателями.