За дверью раздался топот Баруха. При ходьбе он ставил ноги так широко, что его громыхающий шаг невозможно было спутать ни с каким другим. Петли скрипнули, и спустя мгновение вдобавок к царящему в покоях запаху битвы в нос Седекии ударило зловоние смердящей плоти. Поморщившись, он взглянул на телохранителя, равнодушно держащего одной рукой свисающее тюком, покрытое засохшей грязью тело. Потерявшая форму одежда на нем походила на дырявый мешок. Волосы на голове напоминали копну гнилой соломы. Человек был настолько худ, что казалось, будто в руках закованного в латы гиганта находится скелет. И это чувство усиливалось вдвойне при виде неестественной бледности, приобретенной от длительного нахождения в сыром темном помещении. Запах. Запах проникал в легкие царя, вынуждая отступать дальше шаг за шагом от источника этой невыносимой вони, из последних сил сдерживая рвотные позывы. Оставляя тонкие беспорядочные кровавые разводы на полу, Седекия пятился от этой пелены, пока не уперся спиной в противоположную стену. Наконец, смирившись с теснотой огромного зала, царь сполз по стене на пол и, закрыв лицо рукой, коротким жестом приказал воину оставить подобие человека у входа и удалиться. Будто не чувствующий смрада Барух аккуратно усадил тело на пол, прислонив к холодной стене. Несколькими движениями он попытался придать человеку естественную позу. Но осознав тщетность попыток, виновато глянул на царя и неуклюже шагнул в дверь, заперев ее за собой.
Седекия некоторое время брезгливо вглядывался в грязное пятно напротив. Жив ли он? Но, увидев вздымающуюся от редкого неровного дыхания грудь, на которой лежала грязная голова, царь успокоился. Потянув мгновение, он первым нарушил тишину:
– Он не слышит меня. Я взываю к нему каждый день на протяжении вот уже двух лет. Но он по-прежнему не слышит меня, Иеремия.
Дыхание пророка участилось, постепенно переходя из еле слышного хрипа в нарастающий гортанный смех, который захлебнулся в протяжном мокром кашле. Иеремия слегка приподнял голову, и из размытого грязного пятна на фоне белой стены на царя уставились два белых насмехающихся глаза.
– Поверь мне, великий царь, он тебя слышит так же отчетливо, как ты слышишь сейчас боль и страдания своего народа.
– Я не мог поступить иначе. Все, что я делал, я делал для них, для всех нас. Я хотел освободить мой народ.