Как же он устал. Вдыхать этот смрад, слышать многоголосый гам. Этот поход, рассчитанный на пару недель, слишком затянулся. Поначалу армия легко смела несущественные гарнизоны в Азеке и Лахише. Но потом, словно по дуновению ветра, все Заречье превратилось в бурлящий котел недовольства. Столько усилий было приложено, чтобы успокоить очаги так не вовремя возникшего сопротивления! Кто-то довольствовался послаблениями из взимаемой дани, кто-то был рад лишнему куску с царского стола. А кому-то пришлось отсекать конечности, кого-то – обращать в рабство. Осталось дело за малым. Уничтожить непокорный город, бельмом набухший в глазах царя. Как же он устал. Поскорее бы вернуться во дворец и вдохнуть аромат цветущих садов.
Навуходоносор еще раз окинул беглым взглядом копошащееся в песке войско и удалился в прохладные объятия шатра и наложниц. Отдавать приказы он не любил. Его словами был Невузарадан – толковый и весьма жестокий полководец, который уже вовсю срывающимся голосом отдавал распоряжения, приводя в движение неповоротливую армаду, готовую в очередной раз обрушиться на несчастный Иерусалим.
* * *
Стоящий на стене Седекия с ужасом взирал на приближающуюся пыльную тучу. До его ушей доносились голоса, лязг металла, скрип колес осадных башен и протяжные удары плетей, разрывающих спины несчастных рабов, толкающих тараны.
– Мой повелитель, – прошептал возникший за спиной Барух, – штурм вот-вот начнется. Вам лучше укрыться во дворце.
Царь Иерусалимский вцепился в него резким задумчивым взглядом. На лицах обоих мужчин играли отблески танцующих на стенах теней от факелов. Но даже этот мутный полумрак, размывающий четкие грани окружающих предметов, не смог скрыть обезображенное шрамом лицо храброго воина. Его глаза источали уверенное спокойствие, рука крепко сжимала остро наточенное копье, а латы, измятые от многочисленных ударов и наскоро замазанные грязью, чтобы не отражать лунный свет, были покрыты теплым, засаленным от пота и местами затертым до дыр плащом.
Седекия кивнул. Он не мог помочь этим храбрым защитникам своим присутствием. В пылу сражения он становился скорее обузой, что подтверждала глубокая рана на его левой ноге, полученная от вавилонского пехотинца, добравшегося до вершины стены и сразу же сраженного копьями царских телохранителей. Но доли секунды, что тот стоял на вершине каменного оплота, с лихвой хватило, чтобы направить свое оружие против царя. С тех пор царь перед каждым штурмом спускался со стены, опираясь на широкое плечо своего телохранителя Баруха и, превозмогая боль, опускался в храме на колени, молясь за жизни тех, кто умирал там, наверху, поднимаясь к создателю еще выше.