А за решеткой, известно, с чесоткой каморки, а вдвоем с врагом и тесно, и разборки от корки до корки, и порки.
Для драного покойника слава и беда пьяного невольника – ерунда, а водителю попасть к блюстителю в управу – что в пасть к волкодаву: узнает родная работа – рассчитают без почета.
Потому и не усидел шофер на месте: посмотрел в упор – пострел вроде одурел, но цел и годен для мести – и к своему обидчику – шмыг, как к прыщику – остриё иголки:
– Мразь, слазь с полки!
И каверзно хрясть под суставы! И – матерной приправы!
А для внимательной камерной оравы – забавы.
А мертвец с нар упал: и не жилец, а товар – не запал, а пар.
И орава – гнусаво:
– Молодцом! Колесом не переехал – кулаком заехал. Потеха! Дебил: не задавил – добил!
Водитель – глядь: а любитель полежать у обочин дышать не очень хочет.
Серьезно!
И мать поминать – поздно.
А смыться – что родиться: без ходу не пробиться на свободу – не птица.
Но шофер – в напор: труп – за чуб, в охапку и – в кадку, где в воде – суп горячий.
Братва орет:
– Ботва растет!
– А тот и не плачет!
– Пьет, не иначе!
– Вот задача: овца – в загон, мертвеца – в бидон!
Тут как тут уборщица – так и морщится в глазок:
– Как суп?
– Как суд.
– Сырок?
– Как срок.
– Мой труд, сынок, суров.
– Как твой плов.
– Ребятки, а кусок топорщится из кадки – не лапка?
– Забери харчи, поди ты, бабка, сыты!
В двери ключи прозвенели и охранники проревели:
– Без паники!
Орава коряво с постелей – в стойку, бабка тряпку – на кадку, кадку – в охапку, надавила с тыла и гладко, бойко покатила на помойку.
У всех – смех, а один карманник:
– Гражданин начальник, сперла пай! Бабка, лапку – за горло кусай!
Но холодный затвор – щёлк, и голодный, как волк, вор смолк: живой, да не едал, а гнилой – и удал, и удрал! Пристал к народу покойник – сбежал на свободу помойник!