– Нет, – прошептала Вера, у которой от осознания происходящего вдруг пропал голос. – Нет! – выкрикнула она с силой. – Я не поеду, я убегу!
Это был не выбор, а лишь протест против разъединения дорогих ей людей и разлуки с кем-либо из одинаково любимых. Но Татьяна Владимировна восприняла реакцию дочери по-своему.
– Ах, так!.. – она застыла с какой-то очередной тряпкой в руках и задышала тяжело и часто. Через мгновение крупные слёзы брызнули у неё из глаз и, схватившись за голову, она с рыданиями убежала в детскую.
Вера бросилась за ней:
– Мама, не надо, мамочка, – плакала она, гладя её, повалившуюся на кровать, по спутанным, вспотевшим волосам, по меховому воротнику пальто, – мне папу жалко, мамочка, как же он будет без нас?
– А меня тебе не жалко? – выла мать, – предательница ты… предательница… плохая ты мне дочь…
Тогда всё осталось на своих местах: Фомины не развелись, и Татьяна Владимировна никуда не уехала. Скорее всего, она бы не сделала этого, даже если бы дочка и поддержала её в скоропалительном решении. Успокоившись и поразмыслив, она поняла, что ехать-то ей, собственно, некуда. Возвращаться в родительский дом – стыдно, неудобно, да и не смогла бы она жить по чьей-то указке. К тому же зарплата у медсестры и на севере-то невелика, а уж на юге… Не иждивенкой же быть? В общем, утихомирилась она понемногу, смирилась. И вскоре родила мужу сына, а Вере брата – толстенького большеголового карапуза. С его появлением жизнь начала налаживаться, наполнилась радостными заботами, нежными взглядами и улыбками не только по отношению к малышу, но и друг к другу. Это для Фоминых было, наверное, самое счастливое время…
Потом начались девяностые, развал страны и устоявшейся жизни набирал силу. Поначалу перемены не особенно пугали. Выйти из партии Григорий Иванович не спешил, но, заражённый всеобщей лихорадкой, от корки до корки читал разрешённые теперь «Большой террор» Конквеста, «Сталин: путь к власти» Такера и «ГУЛАГ» Солженицына, бурно обсуждая прочитанное с приятелями и женой. Зияющая чистота магазинных прилавков, длиннющие очереди за самым необходимым, талоны на продовольствие, розыгрыши между членами профсоюза элементарных промтоваров – всё это настораживало, но всё-таки воспринималось как временные, неизбежные при сломе государственной системы, перипетии. И каждый день, выходя во внешний шатающийся мир, Фоминым хотелось поскорее вернуться туда, где запахи и звуки создавали их домашний уют, равновесие и уверенность в том, что скоро всё будет хорошо.