Но время шло, а лучшее будущее никак не наступало. Дух разрушения властно захватывал отношения даже между самыми близкими людьми. В семье Фоминых началось с того, что Григорий Иванович рассорился с отцом, непримиримым врагом перестройки и гласности, и перестал ездить к родителям, которые к тому времени вышли на пенсию и вернулись в родную деревушку – к земле, как говаривал дед Иван. Она, мол, родимая, завсегда, в любые времена, прокормит.
Внешнее оставаясь спокойным, Григорий Иванович сильно переживал в душе. Этот семейный разлад мучил его, но помириться с отцом не давала гордость. Когда с бабушкой Валей случился смертельный удар, дед Иван сыну и невестке об этом не сообщил. Только через полтора года Григорий узнал, что матери нет в живых. После этого он помрачнел, перестал играть с сыном Петей, интересоваться Вериными делами, почти не общался с женой.
На работе стали задерживать зарплату, появилось много нового, непонятного, неприятного. Григорий Иванович никак не мог смириться со сложившимся в пореформенной России, странным для нормального человека, несправедливым, но поразительно легко и быстро принятым всеми положением вещей. Теперь для того, чтобы получить свои честно заработанные, небольшие, и притом на глазах дешевеющие, деньги, нужно было идти с поклоном к бухгалтеру, кассиру, канючить перед ними и унижаться, а после – подобострастно благодарить спиртными напитками за проявленное милосердие. Сделать именно это – выпросить отпускные, чтоб дали не когда-нибудь потом, после возвращения из отпуска, а заранее, как положено, – умоляла его жена. Она хотела вывезти Веру и Петю, который постоянно простужался, на юг, к родителям, и давила на то, что в прошлом году они и так никуда не выезжали, а лето на севере было дождливым.
– Да не могу я, Таня, – сказал он ей при детях, чуть не плача, – понимаешь, не могу. Противно это, тошно!
Татьяна Владимировна продолжала настаивать:
– Ну, прогнись ты один разок! Ну, что тебе стоит?..
– Да кому я должен руки целовать? – Григорий Иванович начал выходить из себя. – Лёшке Пискунову? Перед этим скунсом мне на коленях ползать?.. Да никогда, слышишь, никогда я не буду ползать! Он у нас в роте стукачом был, ж… командирам лизал, и ты хочешь, чтобы я ему теперь полизал?!.– он так вдруг разорался, что Петя, который тогда еще был дошколёнок, забился от страха под журнальный столик.