Акулина, как лиса, спину выгнула, из-под бровей зыркнула на Литвина и коротко сказала:
– Сатану лечить не буду! Пусть издыхает!
– Ды яки сатана-то? – спохватился Нестор, по инерции вновь замахиваясь рукой. – Всю дорогу одно и то же. Сатана и сатана! Мыло варить приехал! Мыло! Чуешь?
– Сатанинское мыло? – усмехнулась Акулина. – Таким мылом черти в аду людей моют – с кожей, до костей чистит. Не буду лечить!
Феодосий, молчавший все время, внимательно разглядывал знахарку. Она даже показалась ему красивой – и зачем себя в тисках старческих зажатую держит? Глаза живые, вон как сверкают. И родинка на щеке как мушка держится. Не бабка совсем!
– Ты нам помоги, – вздохнул он, поднимаясь со стула, – товарищ живым нужен! Поможешь? Без него мы никто. Сатана он или черт, это тебе решать, для нас он старший друг. Понимаешь? Без него еще хуже будет, черти в аду ангелами покажутся.
Акулина подошла к Феодосию, доставая ему ровно до груди, и подняла взгляд. С минуту молча смотрели друг на друга. Затем знахарка наклонилась к Литвину, бледному, с дыханием, похожим на свист, и приподняла его веки. Глаза умирающего закатились далеко вверх, обнажая белые, без кровинки, глазные яблоки. Акулина взяла его руку и потерла запястье. Затем, сжав пальцами пульс, надавила другой рукой на грудь. Литвин прерывисто задышал и открыл глаза. Сквозь идущие из груди хрипы изредка вырывались чистые вздохи.
– Не смогу, – поджав губы, сказала она, – болезнь эту не смогу отшептать. Да и травы тут не помогут. На день смогу поднять! А дальше вашего сатану пусть земля забирает. Выйдите все из комнаты только!
Феодосий подтолкнул Нестора к выходу и задернул за собой занавеску.
Закурили махру, выпуская дым то вверх, то вбок, а то просто проглатывая, давясь горьким самосадом. Сразу за домом, где помирал Литвин, шла дорога от Грязного булака в город. По ней после Черного брода заезжали все обозы и оказии, идущие с севера. Дом Литвину взяли специально на выходе из города, не на самой окраине, а на дороге, чтоб при случае сразу уйти незамеченным. Вокруг стояли такие же саманные хаты с покатыми крышами, покрытыми накиданной сверху соломой.
Рядами, кривыми улицами застраивались переселенцы из Малороссии. На другой стороне селились, подпирая друг другу стены, тамбовские крестьяне. Эрзя с мокшей делили самый дальний край слободы – Мордовский. Там дома были посажены вперемешку: не разберешь, где улица, а где проход, где огороды пошли, а где порожек дома. Собьешься с дороги, во двор зайдешь, а там на тебя или пес с цепи кинется, или того хуже – с топором пьяный хозяин. Что Феодосий, что Нестор без нужды особо по Мордовскому краю не шастали – улиц мало, зато переулков много, и за каким тебя ждет напасть – неизвестно. Народу в слободе в последнее время набилось много. Черт пойми, кто и откуда. По говору тоже не всегда понятно. Вроде бы человек спокойный, а рожа убийцы! Кто в Акмолинск трудиться приехал, а кто от сыска беглый – не сразу в толк возьмешь.