Мне было года 3–4, не больше, когда я осознала, что моя мама меня не любит. Конечно, я понимала это не так, как в любой другой период моей жизни, но все же. Отсутствие любви чувствовалось в том, что она никак не реагировала, если я хотела сесть к ней на колени или взять за ручку, и в том, как она отворачивалась от моих поцелуев. Она не была похожа на тех людей, что любили меня – ни на папу, ни на дедушку, ни на двоюродную бабушку, ни даже на учителей, – чьи лица смягчались в улыбке при моем появлении.
Позже я пришла к осознанию, что одного только моего образа кудрявой круглолицей девчонки, энергичной и любопытной, было достаточно, чтобы довести ее до белого каления. Если мы гуляли и я начинала идти вприпрыжку, она сразу говорила мне прекратить и отпускала мою руку – как бы в наказание. Как будто моя радость маму чем-то задевала. Ее звонкий голос сразу замедлял меня, я переставала прыгать и начинала чувствовать себя очень одиноко, хотя стук каблуков по асфальту и давал понять, что мама все еще рядом. Она была как пуля, от которой не увернуться, а когда и из-за чего произойдет выстрел – неизвестно. Если какой-нибудь незнакомец решал сказать, какая у нее красивая дочка, то это неминуемо приводило к тираде, внезапной, как гроза в летний день. Начиналось с утверждений, что и ее внешность не хуже, продолжалось ураганом жалоб, одна была злее и саркастичнее другой. Ее разочарование и злость могли нарастать до бесконечности.
Больше, чем в чем-либо еще, я была уверена, что мама сильнее всех и что я нуждаюсь в свете ее солнца. Но этот свет мог обжигать, он мог начать мерцать или резко потухнуть. Но, будучи маленьким ребенком, я так ее любила, так нуждалась в ней… мое желание угодить было таким же сильным, как страх перед ней.