Когда я была маленькой девочкой, то ходила на цыпочках в ее тени и училась искать свет как в реальном окружающем мире, так и в своем, внутреннем. Пока папа был жив, он был моей безопасной гаванью, потому что при нем мама в основном прятала свое отношение ко мне. Я жадно искала проявления внимания от учителей в школе, от няни, домработницы, от мам моих друзей, и с трепетом хранила их глубоко в душе. Часто искала утешения в выдуманных историях: называла себя Элоизой и чувствовала себя очень счастливой, купаясь в роскоши, живя без мамы в отеле «Плаза» в компании любящей няни, черепашки и собаки по кличке Винни[1]. Я притворялась, что меня зовут Джо Марч, а мою маму Марми[2], притворялась мальчиком со Старым Брехуном[3] и девочкой, что каталась на Флике[4], представляла, будто живу в маленьком доме в прерии, в тепле и безопасности, и у меня растут такие большие тыквы, что на них вполне можно сидеть, свесив ноги. Я заботилась о куклах так, как хотела бы, чтобы заботились обо мне: рассказывала им сказки, обнимала, делала все, чтобы они были в безопасности. Порой я утешала себя мыслью, что меня перепутали в роддоме и отдали не той маме и что меня обязательно найдут и заберут – ведь настоящая мама та, что родила меня. Но я видела отражение черт мамы в своем собственном лице так же четко, как красные царапины на спине, оставленные ею в моменты, когда для выражения злости не хватало слов. Когда я подросла, опасности от нее стало меньше, но вот непонимание злости и непринятия меня остались. Когда родился брат, мне было девять, пришло понимание, что мама может любить своего ребенка. Просто этот ребенок не я.
Мне никак не удавалось понять: что же не так именно со мной? Почему она меня не любила? Я много раз сквозь года задавала этот вопрос, на что получала сухое: «Каждая мать любит свое дитя, Пэгги». Она врала, и это была ложь во благо, но во благо ей, а не мне.
Я не могла примирить в голове мамины образы – образ трясущейся от ярости и не упускающей возможность меня раскритиковать – с образом роскошной женщины, которая носит только высокие каблуки, блестящие украшения на руках и шее, идеальную прическу. Она флиртовала со всеми – даже с моими подругами, а потом и парнями – и они отвечали взаимностью. Ее секрет – и мой – хранился в тайне; кто бы мне поверил, реши я рассказать? Вот и не говорила. Но она была всем, что у меня осталось, когда двое мужчин, что любили меня – папа и дедушка – умерли с разницей в три месяца.