Мне приходилось слышать об этом дневнике. В нём, по его словам, находил он собственное отражение, не умея спасать себя по-иному. Все главы и записи, хранившиеся годами на его столе, представляли собой некую терапию. Он разговаривал с ними намного больше, чем с кем бы то ни было.
«Невозможным для меня кажется представить всю историю человеческой жизни на одном только языке слов», – упомянул он и, как ни странно, оказался прав. Тяжко повествовать о том, с чем не можешь разобраться даже на уровне чувств. Он никогда не говорил «я пишу книгу». Чаще всего он предпочитал этому «я пытаюсь разобраться с самим собой».
«Траур по человеку, которым не стал» – так он назвал последнюю свою работу. Впервые прочитав её, я навеки запомнил одну фразу: «Люди не замечают разрушение окружающих, пока оно происходит». Бедный мой друг, если б я только знал обо всех твоих бедах!
Будучи человеком необыкновенной мудрости, заключавшейся не в красивом слоге, но в принципах жизни, он вечно оправдывал каждого себе встречного, забывая о том, чтобы защитить себя. Доводы его временами наивны, однако и пылкость порождалась не глупостью, но святой верой. Не навязывая собственное видение, он приучал к свету всех, кто знал его.
Я долгие годы не ведал того, что кроется в этих строках. Написание книги, как называл это я, подразумевало нечто более важное: он пытался найти выход.
История, ниже предоставленная вам, между слов хранит все тягости и прелести жизни, какие он только успел познать. Думал, как и всегда, он о том, что сумеет кому-либо помочь, возможно, оттого что сам никогда не был спасённым.
Семье было доложено об остановке сердца. Мне же было ясно о причине в разбитых его надеждах.
Если и существует смерть от избытка всех сторон жизни, это без всяких сомнений была она.
Смерть ради жизни или жизнь ради смерти.
Я часто в жизни наблюдал ярое противостояние «разума» и «тела», и здесь оно проявляется слишком ясно: когда «разум» хочет лишиться «тела», а оно, как паразит, его из последних сил не отпускает.
В конце от него не останется ничего.
Предисловие
Судьба моя вечно представлялась мне, как нечто недостойное всяческих упоминаний, ибо, как я уже успел убедиться, любые попытки взаимодействия с окружающим меня миром были тщетны. Однако и доминирующей надо мной слабостью, коей я вовсе не стыжусь, была презираемая многими сентиментальность. Меня пленительно влекли чувства, идеи, мысли, пристрастия и мечты. Не равняясь с Аристотелем, я так же видел метафизику своим главным интересом. Явления, природа этих явлений, понимание мира, процесса его создания, умозрение, созерцание были движущим во мне механизмом, какой помогал воплощать наивысшую цель.