– Только что испекли, еще и в продажу не успели выложить.
– Спасибо, – торопливо проводил ее Юрий Тимофеевич.
Он, решаясь начать разговор, разглядывал постаревшего за последние дни Виктора Олеговича: «похудел, глаза слезятся, ест неопрятно, крошки в бороде застряли, и зубы бы вставить вместо этих огрызков; какой он с виду профессор».
Виктор Олегович обжигался горячим чаем и раздумывал о том, как начать выторговывать сыну ступеньку карьеры в счет своего как бы добровольного решения на уже предрешенный уход на пенсию и красиво, достойно, торжественно уйти с грамотой, премией и обещанием, что он уходит с должности, но не из науки, в которой Виктор Олегович занимает и будет занимать выдающееся место.
– Еще? – спросил Юрий Тимофеевич, после того как Виктор Олегович допил чай, а на блюде остался сиротливый пирожок, нетронутый Витей для друга Юры, не пившего и не евшего.
– Нет, спасибо.
– Такие, Витя, дела, – задумчиво проговорил Юрий.
– Чья выдумка?
– Министерства. Требуют снизить средний возраст.
– Не будешь? – Виктор Олегович взял пирожок.
– Ешь, ешь. Чаю?
– Не надо, спасибо.
– Я тебя не только поэтому позвал. Даже совсем не поэтому. Почему ты упираешься по работе Сергеева?
– Во-первых, потому что она не уровня докторской. Во-вторых, ты, председатель совета, не боишься, что она не пройдет в ВАКе?
– По ВАКу – не наша забота. Во всяком случае, не твоя точно.
– Даже так?
– Да, даже так. Ничего объяснять не буду.
– Не объясняй. Но тебе не противно, что кандидат социологических наук, ни дня не проработавший в строительстве, покупает, пусть не за деньги, но, по сути, покупает низкого уровня докторскую и станет доктором технических наук, якобы специалистом по строительству? Что мы скажем студентам, аспирантам, они все видят, Юра.
Юрий Тимофеевич молчал, ожидая, что Виктор Олегович выговорится.
– Ради чего мы жили? – продолжал Виктор Олегович. – Потеряли страну. Теперь теряем науку. Где он, советский человек, которого из нас делали? Мы мечтали быть похожими на Павку Корчагина, а нам перестройка объяснила, что Павка – зомбированный идиот, а узкоколейка, которую он строил ценой своего здоровья, да и жизни, не нужна. Жертвы наших отцов, вся их жизнь, стали бессмысленными. И только наука, да, пожалуй, еще искусство оставались гаванью, где можно было укрыться от тоски бессмысленно прожитой жизни…