По ветру - страница 2
Эля усмехается, приоткрывает рот, чтобы ответить, но на выдохе снова получается только смешок – и никаких слов. Она чувствует, как все ждут ответ, как пристально смотрят из зала виновники торжества – ничья история ведь не идет в одиночку. Так и эта книга выросла из переплетений и перекрестков, из судеб людей, которых не хотелось бы обидеть вот такой нелицеприятной правдой, упакованной в твердый переплет с сентиментальным названием «По ветру».
– Вся жизнь, которая хоть как-то со мной соприкасается, – моя, так что ответ на ваш вопрос: да. – Зал то ли охает, то ли гудит в предвкушении. Есть особое наслаждение в том, чтобы украдкой заглянуть в чужую жизнь. И книги – идеальный инструмент, ведь автор вроде как сам разрешил. – Но это не мемуары и не автобиография, это – фикция.
Саркастичное хмыканье она даже не слышит – рисует в своей голове. Потому что знает, что там, в зале, кое-кто сейчас именно так и сделал. Другой человек сгорбился, прячась в воспоминаниях, как в броне. Третий – улыбнулся. Три ее личных зрителя и палача ждут, что она скажет дальше.
Весь остальной зал ожидает того, что она никогда не произнесет.
Модератор сверяется с планшетом и продолжает:
– История начинается в родительском доме Стрельцовых…
эля
Святое место, самодостаточный Хьюстон и клятая доставка
Родительский дом светился пылающими окнами, как новогодняя гирлянда – коих, кстати, было с лихвой навешано на голых ветках садовых деревьев. Смотрелось это угрюмо: тонкие, угловатые, темные палки в окружении мерцающих огоньков – странная попытка оживить то, что всю зиму должно быть мертвым.
Эля вжала ладонь в центр руля, морщась то ли от неприятного звука клаксона, то ли от того, что братец снова игнорировал ее попытки въехать во двор. Бросать машину у калитки не хотелось, а чипа от ворот у нее давно уже не было. Спустя еще минуту тяжелые металлические ставни все же отворились, разрешая Эле вкатиться внутрь, словно она прошла фейсконтроль и была допущена в это святое место. Так уж повелось, что язвить по поводу семьи, их общего некогда дома и всей этой родовой темы разрешалось по бо́льшей части только ей: все давно свыклись с ее «дурным» характером и манерой разговаривать, не упуская возможности вставить шпильку-другую.
Пока Эля выбиралась из машины – отстегнуть ремень, снять с держателя телефон, забрать сумку с пассажирского кресла, – ворота за ней закрылись, отрезая от довольно шумного минского пригорода. У нее всегда складывалось именно такое ощущение, с самого детства, словно за периметром их участка идет какая-то другая жизнь, а здесь, у них, и время течет по-другому, и все кажется каким-то отстраненным и не имеющим к миру никакого отношения.