там лишь одна очевидность этой боли нагой;
зримо там все, словно в детстве в венце из цветов —
одиночество с каждым возвратом.
нет, не испанские замки отныне
детворе отрывать вдоль песчаных склонов14,
но костяки, что прильнули к земле испанской
до срока – нет им иной материнской ласки;
к родимому припал известняку и я на склоне лет15,
Мадрид – среди цветов цветок нетленный;
боль! твое имя не вправе звучать никогда;
над обрывом крутым бытия ты вобрала дикий порыв
унижения, к горлу приставленной стали;
что несет причитаний надрыв,
обагряющих ложе пустое разлученных влюбленных? —
они своей кровью омыли час
смерти под алчущим камнем;
я иду от истоков невзрачных, с верховий,
влача за спиной клочья рваные памяти,
humides et verdâtres sorties d’une eau misérable
lointaine dont on a perdu la trace de raison
je viens des merveilleuses eaux merveilleuses
leur tumulte départageait le vin et la montagne
par grands fonds circulait la conscience vaincue
l’ordre n’avait plus besoin de la paix des choses
je descendais les hauteurs de l’absence des choses
alors tout à coup il se fit une trouée de lumière
la croisée des chemins me prit dans la vigueur de ses bras
d’un bond de fauve délivré des servitudes
un pont me traversa en pleine poitrine
une fine main traçait l’invisible écriture
et courant de l’un à l’autre découvrait des veilleuses d’amitié
les êtres fidèles à leur herbe première
sur les ponts invisibles qui reliaient les poitrines
j’ai compris la présence des hommes dans leur grandeur
terrestre
(—)
влажной от плесени ржавой далеких и мутных
источников преданных здравого смысла;
я иду от волшебной воды, где волшебный
поток, сочетая высокую силу вина и нагорий,
стекает в глубины ущелья; рассудок, повергший
порядок, не ищет отныне покоя вещей;
я нисходил с высот, где отсутствуют вещи;
но внезапно прорезался рваный просвет,
перекресток дорог подхватил меня живо в объятья;
ржавым стержнем, не знающим лживости лести,
мост навстреч пронзил мою грудь;
легкий жест начертал незримую надпись16,
приоткрыв между строк старой дружбы морщины
тех, кто были верны первым хрупким травинкам:
на мостах-невидимках замирало дыханье17;
так проник я в итог бытия, человека земное величье