Орландо скрывал свои чувства все меньше и меньше. Под тем или иным предлогом он покидал компанию, едва дождавшись окончания обеда, или норовил улизнуть от конькобежцев, когда те выстраивались для кадрили, а в следующий миг замечали и отсутствие москвитянки. Однако больше всего раздражало и уязвляло самолюбие придворных, то есть било по их самому чувствительному месту, когда парочка проскальзывала под шелковой веревкой, отделявшей королевский двор от простой публики, и исчезала в толпе простолюдинов. Внезапно княжна топала ножкой и требовала: «Забери меня отсюда! Терпеть не могу твою английскую шваль!», имея в виду английский двор. Долго она его не выдерживала. Сплошь назойливые старухи, говорила княжна, которые пучат глаза, да нахальные юнцы, которые не дают проходу. От них смердит, их собаки вертятся под ногами. Среди них она словно в клетке! Вот в России реки шириной в десять миль, можно скакать по шесть лошадей в ряд целый день и никого не встретить! Кроме того, ей хотелось посмотреть Тауэр, стражников, отрубленные головы на воротах перед зданием Темпла, лавки городских ювелиров. Так и получилось, что Орландо повел ее в город, показал стражников и головы мятежников, купил все, что ей приглянулось в здании Королевской биржи. Но этого им было недостаточно. Обоим хотелось оставаться наедине целый день там, где нечем восхищаться и не на что глазеть. И вместо того, чтобы направиться в Лондон, они повернули в другую сторону и вскоре покинули толпу, очутившись среди замерзших берегов Темзы, куда не заглядывала ни единая живая душа, кроме чаек да старухи-селянки, колющей лед в тщетной попытке набрать ведро воды или насобирать сухих веток и палой листвы на растопку. Бедняки держались поблизости своих жилищ, те же, кто побогаче, кто мог себе это позволить, стремились за теплом и развлечениями в город.
Соответственно, Орландо с Сашей, как он называл ее для краткости и еще потому, что так звали белого песца, что был у него в детстве – лисица, мягкая, как снег, но со стальными зубами, которая укусила его столь яростно, что отец Орландо велел ее убить, – соответственно, они получили в свое распоряжение всю реку. Разгоряченные катанием на коньках и страстью, они бросались на снег в каком-нибудь укромном уголке, где желтые ивы обрамляют берег, и заворачивались в огромную меховую накидку; Орландо заключал княжну в объятия и познавал впервые в жизни, как он шептал, радости любви. Потом, когда исступленный восторг заканчивался и они лежали без чувств на льду, он рассказывал ей о своих прочих возлюбленных – по сравнению с Сашей любая из них была как бревно, как мешок, как свечной огарок. Смеясь над его пылкостью, она льнула к нему и любила его снова. И они дивились, что лед не плавится от жара, и сочувствовали бедной старухе, которая не могла растопить его подобным образом и колола лед топором из холодного железа. Завернувшись в соболя, они болтали обо всем на свете – о зрелищах и путешествиях, о маврах и язычниках, о бороде того мужчины и коже этой женщины, о крысе, что ела у Саши с руки, о домашних гобеленах, что колышутся на сквозняке, о лице, о перышке. Ни одна тема не казалась им ни слишком малой, ни слишком важной.