Разразились в ночи небеса грозой, лютуя штормовым ветром. Огни костров потухли. Темень кругом. Татьяна в шатре с Анной, она отказалась уходить от матери. У дочки блестят тёмные, глубоко посаженные глаза то ли от слёз печальных, то ли яростью от бессилия плещут. Нос заострился, губы сжаты. К четырём ночи смогла Татьяна явить на свет синюшную девочку, которая даже не кричала, обессиленная рождением, но вдохнула сама, расправила лёгкие и тихо урчала. Анна приняла ребёночка на колени, в подол ситцевой юбки. Смотрела в свете лампы на сморщенные ладошки, пальчики, округлые пяточки, не ступавшие по земле, пропитанные материнскими водами. Поцеловала в лобик, прикоснулась губами к опухшим векам, рассмотрела синие глазки. Обтёрла малышку и завернула в простыню.
Через два дня Татьяна умерла. Истекла её жизнь с рождением последнего ребёнка. Не ела и не пила, к груди дочку не прикладывала. Лежала на постели из веток и листвы в беспамятстве, тихая, белая, хрупкая. Похоронили Таню в леске, где стоял обоз. Выкопали неглубокую могилу для худенького тела, обернули голову платком. На небольшом холмике поставили крест из тех же берёзовых кольев, из которых делали полог её родильни, привязав поперечину верёвкой. Ионовы двинулись дальше. Никто не запомнил название деревни, около которой её оставили. Осенью под дождями могила осела, крест покосился, упал. Через год поросло травой место погребения, сравнялось в разнотравье шумной берёзовой рощи, незримо теперь.
Семья следовала великим трактом, Бабиновской дорогой, соединяющей центральную Россию с Уралом и Сибирью.
Сестру Анна назвала Машей, отец одобрил. В обозе боялись говорить, что может помереть ребёночек, но так думали. Маруська была хилой, мало плакала, будто не по силам ей было громко заявить о приходе в мир и оплакать мать. Думали, что без Татьяны не выходить новорождённую, но Аннушка мысли такой не допускала. Быстро смекетила, что кормить будет жена дяди Андрея, у которой был двухлетний малой на руках и молоко ещё не пересохло. Да и надо то Маше чуток, капельки. Сестра не спускала младенца с рук, берегла. Смастерила переноску из пухового платка, связав концы на плече, грела крошку своим теплом, пела, баюкала, утешала. Люльку на ночь из корзины сделала, ручку ленточками цветными украсила, треплются они на ветру, нарядно, как на Масленицу. Перетрясла пуховую подушку для перинки, застелила пелёнки, вот и постелька готова. Заворочается маленькая, заурчит, а старшая уже тащит её к соседней телеге до молочной матери Тамары, к груди приложить. Днём и ночью шастала. Спать бабёнке мешала. Отдаст Машу и стоит рядом, ждёт, когда покормит её тётка. По ночам глаз не спускает с кормилицы, чтобы не присыпила, не задавила пышной грудью хрупенькую. Анна на вид тонкая, как жеребёнок, но с заботой о сестре, упрямый взгляд стал совсем как у взрослой. Нянчась с дитём, Аня восполняла утрату матери, её наполняла любовь.