– Задорнов!
– Ты мудак, Василий. Ладно. Ты лучше скажи: какое ты решение принял на счет Насти сына? Так и будешь жить?
– И что ты сможешь в данный момент мне посоветовать? К стыду, сказать, я не знаю, а и правда, что будет с Настей и сыном. Не знаю. Так что отстань.
– Что ты взъярился. Я у тебя сейчас никакого ответа не жду. Как сам решишь, так и будет. Поехали, ловелас деревенский.
*
Обратно, Задорнов меня довез до самого моего родительского дома, высадил, а сам по делам снова отправился по деревне. У него в подчинении три деревни. Это он, как я понял, обязан был объехать, почти с каждым жителем поздороваться, разузнать о житье, – как он мне рассказывал. Такая работа может и интересная, но как я понял, очень уж и нервная. Но и понимал, не каждый может такую работу нести достойно на своих плечах. И, видимо, ему такая работа нравился. После университета, он ведь мог остаться в том же городе, но не захотел, выбрал деревню. Но судя, как он переживает за смерть своего друга, Михайловича, да и прощения успел, говорил, написать о переводе его в мой город, я понял, это всерьез у него. И я, на сто процентов был уверен, что это будет страшным судным днем для тех, кто убил Михайловича. Его невозможно было отговорить. Суды он уже не верит. Поэтому я не знаю, как мне себя повести, чтобы новых насилий не было. Знаю, мои слова ему, просто покажутся пустыми, а если буду настаивать, чтобы он успокоился; просто получу от него грозный окрик:
«Не лез! Теперь моя очередь…»
Да и с Настей у меня не все ладно. Я не смогу, да и не хочу бросать свою семью. Как ей это сказать? Скоро, как уж год, как жена с дочерью в Магадане, у матери. Звал ее приехать, но кричит только в трубку:
«Не хочу! Не хочу, чтобы и мою дочь они убили!»
Я был, в тупике, не знал, как выйти из этого положения. Да и сам еще не совсем окреп, хотя врачи настоятельно рекомендовали:
«Деревня вас, Василий Матвеевич, вылечит. Рана, конечно, у вас серьезная. Поезжайте».
Послушал я этих врачей. Теперь, вот, жена обиделась, на весь этот белый свет. Как что, сразу переходит на крик.
«Я не верю! Не верю, чтобы в нашей стране, когда-нибудь восторжествовала справедливость! Семьдесят три года мы строили социализм, что вышло?
И вновь, этот ее упрек:
«Забыл, забыл, как тебя в юношестве? Где ты видишь эту справедливость? Да особенно, в нашей стране. Не видишь, что они со страной сделали?