– Я и ваш лидер кратко обсудили грядущее предприятие, – заговорил Алаунт и привлёк всеобщее внимание, включая раздосадованного Джуно. – Как вы знаете, в моих владениях объявился самопровозглашённый Правитель всех земель. Сначала он высылал письма с угрозами и требовал отдать ему трон Мортримма добровольно, якобы он, а не я, истинный наследник. Это утверждение было абсурдным. Я приказал избавиться от первого письма, едва дослушав текст. То же самое я сделал и со вторым, и даже с третьим письмом… Текст в них повторялся слово в слово и был написан, скажу я вам, весьма живо. Над ним явно работал образованный человек. Позже на некоторое время наступило затишье, и мы с Гастиусом и Дарианом наивно полагали, что на безобидных клочках бумаги история и закончится. Да, мой друг… Я вижу, ты хочешь что-то сказать.
Кэрниссиус заметил поднятую руку Сантиунта-младшего и понял, что тот хочет забросить пару бронзовиков.
– Да, спасибо, Ваше Святейшее Величество. Отмечу, что я несколько раз предлагал найти и наказать этого наглеца по всей строгости.
– В истинной манере военачальника, – король кивнул и забрал слово обратно. – Прошло немного времени, и тут пришло последнее, четвёртое письмо, которое отличалось от предыдущих. В нём было сказано, что я не внял голосу разума и обрёк всех гинов Мауторна на страшные страдания. На следующий день у врат столицы мы обнаружили десять тел.
– Он перешёл к действию? Неужели…
– Действие не то слово, достопочтенный Уэйн Айнроус. То была демонстрация. Разодранные в клочья землепашцы, мои верные подданные, коим я доверил уход за скотом и птицей, лежали у центральных врат вместе с останками животины. Как ты тогда сказал, Гастиус?
– Бра… Ваше Величество, я сказал, что всё сложили в одну кучу. Куски тел животных и людей… Мы с трудом разобрали, кто где. В мертвецкой неделю оформляли бумаги, и там до сих пор встречаются останки скота.
Длань Короля слушали рассказ и диву давались, как сильно различались слова военачальника и монарха. Если первый не скрывал своих эмоций, говорил о них прямо с огнём в груди, то второй вовсе ничего не чувствовал, описывал детали, не придавая им интонационной окраски. Спокойный говор Кэрниссиуса заставлял задуматься, а есть ли ему дело до подданных? Говорил ли он от чистого сердца или думал только о сохранении власти, проявляя холодный расчёт?