– О-о, я не знаю, как тебя называть, но ты, действительно, докатился до последней ступени своей жизни.
–Хуже,– бубнит он уже, набитым ртом. – Барин, не мешай, мне есть. Сейчас, точно, я от голода помру.
– Ты кто, вообще?
– Назывался когда-то человеком, а теперь нас обзывают, кому не лень: бомжатниками.
– И давно голоден?
– Три дня крупинки хлеба во рту не было.
– Ладно,– говорю ему, отвернувшись к окну. Хотелось мне окно приоткрыть, но я боялся задеть его самолюбие.
Разглядывая мелькавшую перед окном природу, я тяжело вздыхал, а он, сидя напротив меня, облизывал свои грязные пальцы и плакал. Был бы он пьян, как бывает часто, с обиженными судьбами людьми, я бы не проникся к этому несчастному, но он был совершенно трезвый.
– Блин, барин, может, выйду? – Не сказал, уйду, а выйду. Это значило, он хочет дать мне возможность прийти себя.
– Ну, чего уж там, – отмахнулся я рукою. – Сиди. Это я так. Тяжело на тебя глядеть.
– Все же ты, барин, меня пожалел?
– Нет, друг. Ты не угадал. Скрывать не стану. Меня удручает, почему, почему мы до такой черты докатились?
– Ты, барин, это верно сказал. Что, правда, то, правда. Докатились. А я… Ладно. Сейчас дожру. И за доброту кое-что, может, захочу, скажу, – говорит он, со злобой, грязным рукавом оттирая, ссадинами лицо. – Барин, – обращается он ко мне снова, отвлекая меня от моих дум. – Спасибо. Извини за мои слезы. Сколько повстречал в этой моей несчастной жизни, только ты пожалел меня. А так: пошел, вон, грязная свинья.
–Но, извини, а как вас еще обзывать? Ты, вот, сам, понимаешь ли, как ты противен в глазах людей?
– Долго рассказывать, а лучше всего, тебе не знать. Ты, вот, барин, усмехнулся, но до этого состояния, любой может оказаться сегодня.
Я возмущенно одернул его.
– Слушай. Я тебе не барин. И не смеши – любой…
– Ты кто тогда? Молодо выглядишь, а как лунь с проседью седой. Болеешь что ли?
– Ты, мужик, вижу, смышленый?
– Как же, барин,– усмехается он, оттирая рукавом губы. – Научен…
– Хочешь, угощу водкой? А то налью.
– Хочу и не хочу. – Он с ухмылкой смотрит на меня, одновременно ковыряя пальцем в носу.
От неприязни я отвернулся к окну, и даже надолго замолчал. Какие там мысли. У меня уже начались позывы; с опаской подумал: вот- вот вырвет меня, от его вида, и от его ковыряния в носу. Тут я просто растерялся. Слава бога, поезд наш уже подходил к Ульяновску – мост проскочили. Вскоре покажется церковь нововыстроенный у опушки леса, а там уже и вокзал будет. Его уже, точно, я подумал, высадят здесь, хуже, сдадут на руки милиции.