– Неужели ты совсем не понимаешь? – еле слышно прошептал я.
– Ошибаешься, я все понимаю. Ты много болтал, а меня разговоры раздражают. Я же – раздражаю тебя. Мы друг друга не выносим. По мне так все абсолютно справедливо. Ты не мешаешь мне, а я не мешаю тебе, – сказала она и бросила свои очки мне на колени, словно я был каким-то подстаканником, а не человеком.
– Ты так решила?
– Должен был кто-то решить. Ты не способен на серьезные решения. Это всего лишь капли, никто не собирался тебя убивать.
– Тонь, я очень плохо реагирую на лекарства, – сглотнув ком обиды, прошептал я и послушно убрал ее очки в бардачок. – Я даже пустырник не пью, потому что мне от него дурно. Знаешь, какая у меня история болезней? А если бы я не проснулся? Если бы умер в твоей машине? Что бы ты тогда сказала?
Тоня молчала, безучастно отдавая все свое внимание, которое могло поместиться на кончике пальца, дороге. Солнце сияло ярким фонарем на голубом небе и слепило глаза. Я зажмурился. Глаза защипали.
– Может, ты хоть что-то скажешь?
Она вновь не обратила на меня внимания. Даже мимолетным бесчеловечным взглядом не одарила. Молчала, грудь, покоившаяся под свободной футболкой, будто бы и не вздымалась.
Тоня была абсолютно спокойна. Как мертвец спокойна.
– Да скажи ты хоть что-нибудь! Ты, чертова бездушная… – воскликнул было я, но замолчал на полуслове.
Тоня крутанула руль вправо, чуть не врезавшись в машину, которая стояла на обочине и остывала. Я не успел даже ничего крикнуть – так все быстро произошло. Тоня проехала по щебенке несколько десятков метров, не обратив внимания на раздраженные крики водителей и противные сигналы, издаваемые недовольными машинами, и остановилась, резко нажав на педаль тормоза.
Она не могла отпустить руль. Побледнела.
Я боялся дышать.
Тоня дрожала. Быстро-быстро, если не присмотришься – не заметишь. То ли расплачется, то ли ударит, и неизвестно, что хуже. Взгляд бегал из стороны в сторону, словно что-то выискивая, а дыхание ее было таким рваным и хриплым, будто бы все выкуренные сигареты подействовали именно в это мгновение, обдав легкие ядом.
– Бездушная значит, – выдохнула она и облизнула темные губы, скривившиеся на секунду в безумную острую улыбку.
Фонари потухли. Весь свет исходил из Тониных глаз. Темных, жутких, из которых словно светил мне сам Ад.