– Да, я понимаю, – бездумно отвечает Герти. – Ради веры я готова.
Подбородок единственного доверенного в этой комнате лица в удивлении опускается. Йонас определенно не представлял, к чему приведет его ложь.
– В таком случае, вы оба можете рассчитывать на укрытие в стенах храма. У нас есть свободные кельи. Герти, зайдите к сестре Тересии, она посвятит вас в правила нашей церкви и даст приличную одежду заместо этого. – Он обводит ее пальцем и с пренебрежением корчится. – Являться в этом в храм Божий – не что иное, как осквернение.
Девушка непонимающе оглядывает себя, чтобы убедиться в том, что она не потеряла ничего из своего гардероба: джинсы, лонгслив, футболка под ним, еще и дубленка сверху – нет, все типично. Да, местами дыры и кровь, но им же известно об аварии.
– Но в Мюнхене все так ходят…
– А вы желаете уподобляться большинству? – аж со смакованием спрашивает пастор. – Судный день уже грянул, а вознесения удостоится далеко не большинство.
Улыбается он пренеприятнейше, приподнимая одни лишь уголки губ.
По пути в крыло келий Йонас полушепотом, но сильно раздосадовано вопрошает:
– Зачем ты согласилась вступить в паству? Ты хоть понимаешь, на что подписалась?
– Все мы в одном шаре, Йонас. И лучше уж я буду с теми, до кого когти Крампуса дотянутся в последнюю очередь.
На усталую ребристую кожу отбрасывает свет керосиновая лампа. В келье даже сутра меркло, но тем ярче ненависть в глазах напротив. Из-под натиска этих черных очей хочется убежать, спрятаться за ладонями, да хотя бы немедля отвести взгляд.
Моток одежды врезается в живот.
– Надень это.
– Спасибо, сестра Тер…
– Говори не больше, чем с тебя спрашивают. Дают – молча берешь и кланяешься.
Эта враждебно настроенная девушка немногим старше Герти, но выглядит она вымученно: лицо опухло до самой горловины платья, грязно-золотые волосы чуть выглядывают из-под черно-белого платка. Понятно, почему времени на любезности у нее не остается.
Нерадивая ученица скорее кивает, чем кланяется.
– Переодевайся. Сейчас же.
Герти топчется, ведь своего тяжелого взора наблюдательница так и не сводит. Смирившись с тем, что этого не произойдет, начинает с верхней одежды. В комнате кроме иссохшей тумбы и запылившейся кровати больше ничего, поэтому дубленка летит на последнюю. С первого взгляда было понятно, что келья давно не видала гостей (и не только по непроведенному внутрь электричеству): пыль осела бархатным слоем на неровных стенах, забилась в глубокие трещины, в углах засохли паутины, оконная рама свистит. От декабрьского сквозняка бросает в дрожь, когда подступает пора снимать лонгслив, которую совсем не облегчает безмолвно поторапливающая зрительница.