К тому же… я бы не хотел жить вечность. Какова цена этой жизни? Всем бы выпал подобный шанс? Видеть, как умирают те, с кем был близок или кто являлся семьей – тяжело. Я сам не понаслышке знаю. Не желал бы знать, но… знаю. Знаю, что когда остаешься один, то пытаешься заполнить себя эмоциями, притворяясь тем, кем на самом деле не являешься. Окружаешь себя людьми, заводишь знакомства, вроде двигаешься дальше. Но на самом деле внутри – вакуум. Пусто. Как и сейчас, только различие в том, что хотя бы тогда у меня было тело и возможность открыто общаться с этим миром. А сейчас, единственное, что я могу – это болтать сам с собой. Никакого веселья. Никаких эмоций.
Ничего.
Сложно оценивать себя. Что тогда, что сейчас. Мне кажется, это два разных Лео. Один – пытающийся делать вид, что живет и его все устраивает. Второй – жалеющий о своей беспечности и желающий всем сердцем вернуться обратно к началу. Но я не персонаж игры, где, совершив ошибку, можно вновь оказаться у старта. Реальность кажется куда хуже, чем пытаешься её романтизировать.
Я совру, если скажу, что не скучаю по прежней жизни. В особенности по родителям, отсутствие которых, по сути, превратило меня из живого мальчика в существующего непонятно ради чего парня. Запутавшегося, не желающего исправлять ситуацию, а плывущего по течению. Только течение, порой, заносит туда, откуда выбраться довольно сложно. А я и не пытался.
Да и в чем смысл? – думал тогда я. И только сейчас понимаю, что смысл на самом деле был. Только я его в упор не видел. Иронично, не так ли?
Мне хочется к маме. Улечься к ней на колени, почувствовать тонкие пальцы на своей голове, услышать её напевы песен, голос, отскакивающий от стен.
Мы часто разговаривали. Обо всем на свете, на самом деле. Эти разговоры могли длиться часами в окружении оранжевых огней кухонной лампы и с горячим чаем в фарфоровых кружках. У мамы в арсенале было припасено тысяча разных историй. Интересных, захватывающих, фантастических. Она умела завлечь меня, заставить слушать, слышать то, о чем говорила. Я всегда считал, что ей стоило писать книжки. Но вместо этого она, не задумываясь, выбрала папу. И ту жизнь, в которой мы были по-настоящему счастливы.
Не знаю, почему именно так вышло. В маме всегда было что-то творческое, таинственное, прекрасное – взять хотя бы в расчет то, как двигались её пальцы во время бабушкиной игры на фортепьяно. То, как она отмеряла шаги, кружась в объятиях папы, её беззаботный смех от его шуток. Сколько в ней было… красивого.