Подойдя ко второму подъезду зелёной пятиэтажки с подмытой дождями штукатуркой, я вспомнила, как видела здесь семейство Петруниных во время исследовательского летнего похода. Тогда Танька и похожая на неё чёрными локонами женщина в рваной кофте пытались стащить со скамейки Петрунина-старшего. Он безвольно мотал головой и невнятно гундосил. Костя поодаль держал подъездную дверь, равнодушно взирая на родственников. Я села на эту скамейку, размышляя, что делать дальше: я не знала, в какой квартире они живут. Осенний пронзительный ветер выдувал из меня остатки мечтаний, вокруг начинало темнеть, и я решила зайти в подъезд и согреться, в надежде, что выйдет кто-нибудь из соседей, и я спрошу, где живут Петрунины. Но в подъезде ждал неприятный сюрприз. Костик Петрунин и ещё человек пять ребят с виду постарше расположились в проёме лестничной клетки, возле почтовых ящиков. Пахло горелыми спичками и застарелой мочой. Тусклая лампочка светила где-то этажами выше, внизу было трудно разглядеть даже ступени.
– За пальтом что ль пришла? – Костик сплюнул под ноги и шагнул мне навстречу. – А нету пальта. И не будет. Греби отсюда.
– Но Таня мне обещала… – я уже понимала, что слова не помогут.
Серые куртки парней за спиной у Петруни задвигались, захрустели костяшки разминаемых пальцев. Я попятилась к двери, инстинктивно прикрывшись пакетом. Он был тут же вырван из рук кем-то из серых. Ухмыляясь, Костик медленно двигался на меня.
– Правда, что твоя фамилия Пискина?
Он повернулся к серым и нарочито тоненьким голосом повторил:
– Пииииськина! Писькина!
Ответный смех и матерная брань меня оглушили и обезножили. Я бессильно застыла у самой двери.
– Писькина, покажи письку! – выкрикнул Костик, протягивая руку к моей юбке.
Лучше бы меня расстреляли. Казнили на площади перед толпой. Повесили или сожгли. Всё, что угодно, только не этот позор, ужаснее которого ничего не может случиться. Мама потратила много времени перед табуреткой, объясняя мне, что значит «девичья честь» и как важно беречь её, не потеряв: «Никому нельзя видеть твои трусы! А не то будут говорить про тебя, что шалава!» К десяти годам я прочно усвоила, что самое главное в этой жизни – то, что про тебя говорят. Перед глазами у меня всё поплыло, и я задержала дыханье. Я перестала дышать. Специально. Чтобы умереть прямо здесь и больше не мучиться, когда вслед мне будут кричать «Шалава!» Потому, что позор – это как смерть, просто очень долгая.