Появился дядя: должно быть, отец послал за ним чуть раньше, или тот явился по некоему наитию. С дядей пришли двое его старших сыновей, оставшихся, впрочем, в сенях: мне был слышен их запах.
Матери видно не было, и мне это показалось, почему-то, добрым знаком: возможно было, что некое решение, несправедливое и страшное, окончательно принято в отношении меня не было, и сейчас меня станут, для начала, учить уму-разуму по-мужски. Тут я, к слову, оказался неправ.
Следом за дядей и его сыновьями, заметно хромая и тяжело опираясь на суковатую палку, вошел еще один мужчина: я сразу признал его, пусть и видел до того недолго и при неверном свете, да еще и сидящего.
– Да, это он, – начал гость, не поздоровавшись. – Ульфхеднар, масти рыжей, глаза голубые, тринадцати или четырнадцати лет от роду. Лицо, уши… Все сходится. Это он. Твой сын – колдун, Улав.
Забрезжило в сонной моей голове понимание. Стало быть, этот человек – отчего-то мысли назвать его гостем больше не возникало – поговорил со мной, умело вывел юношу на слова, громкие, не совсем правдивые и весьма опрометчивые, а теперь вот пришел на меня жаловаться моему же отцу?
– Колдовал при мне, да еще и в окружении детей. Духи, злые и голодные, носились под стрехой, и их было почти наяву видно! Дети, верно, утомленные злым колдовством, ни слова не говорили, сидели, как истуканы!
Беда запретного колдовства, как и всякого злого умысла, еще и в том, что колдун никогда не делает плохо только себе. Черная волшба обязательно задевает всех, кто есть вокруг: особенно злым духам нравятся детские души, еще не защищенные ни опытом, ни собственным мастерством, ни даже взрослыми оберегами, амулеты же детские иным злобным тварям на один зуб.
Именно потому обвинение оказалось стократ страшнее, и, наверное, от того вышел из себя Улав Аудунссон: он ведь ни словом не усомнился в обвинении, брошенном его сыну!
Было жутко – не от слов, злых и лживых, а от того, как на меня смотрел отец: казалось, он уже присматривается – как бы половчее ухватить меня поперек пояса, и, не давая ступить на землю, вынести к морю. Колдунов положено топить…
В глазах моего отца не было моего отца, только кто-то чужой, безразличный и очень потому страшный.
Вмешался дядя.
– Стой, Улав, сын Аудуна! – заявил Фрекьяр Тюрссон, вдруг заступая дорогу мужу сестры. – То, что сын твой колдун и знается с духами, еще не установлено доподлинно, и он все еще твой сын: сначала спроси его сам!